«У тебя кирпишна (кирпичный завод) своя, дай мужикам кирпичей на печки». Ну,
бабка его любила. Мужикам кирпичей дали, сложили печки с трубами. До
крестьян-то Мишенька добрый был.
Из рассказа крестьянки
С. 73
Всеобщее баловство и любовь делали из него баловня, в котором,
несмотря на прирожденную доброту, развивался дух своеволия и упрямства, легко
при недосмотре переходящий в детях в жестокость.
Во втором «отрывке из неоконченной повести», имеющем, как и все
почти писанное Лермонтовым, автобиографическое значение, изображается
развитие характера мальчика — Саши Арбенина. Уже самое имя Арбенина, столь
часто встречающееся в разнородных сочинениях Лермонтова и всегда являющееся
как бы прототипом свойств самого автора, даёт нам право видеть в главных чертах
Саши рассказ, взятый из истории детского развития самого Михаила Юрьевича.
«Шести лет он уже заглядывался на закат, усеянный румяными облаками, и
непонятно-сладостное чувство уже волновало его душу, когда полный месяц
светил в окно на его детскую кроватку. Саша был преизбалованный,
пресвоевольный ребенок. Он семи лет мог прикрикнуть на непослушного лакея.
Приняв гордый вид, он умел с презрением улыбнуться на низкую лесть толстой
ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в
нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы,
усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и
радовался, когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу. Бог знает, какое
бы направление принял его характер, если бы не пришла на помощь болезнь... Его
спасли от смерти, но тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении: он
не мог ходить, не мог приподнять ложки... Болезнь эта имела влияние на ум и
характер Саши: он выучился думать... Воображение стало для него новой
игрушкой».
...Уже с детства, рядом с самыми симпатичными проявлениями души
чувствительной и нежной, обнаруживались в нем резкие черты злобы, прямо
демонической. Один из панегиристов Лермонтова, более всех, кажется, им
занимавшийся, сообщает, что «склонность к разрушению развивалась в нем
необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая
ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху, и радовался,
когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу». Было бы, конечно, нелепо
ставить все это в вину балованному мальчику. Я бы и не упомянул даже об этой
черте, если бы мы не знали из собственного интимного письма поэта, что
взрослый Лермонтов совершенно так же вел себя относительно человеческого
существования, особенно женского, как Лермонтов-ребенок — относительно
цветов, мух и куриц. И тут опять значительно не то, что Лермонтов разрушал
спокойствие и честь светских барынь, — это может происходить и случайно,
нечаянно, — а то, что он находил особенное удовольствие и радость в этом
совершенно негодном деле, так же как ребенком он с истинным удовольствием
давил мух и радовался зашибленной курице.
Кто из больших и малых не делает волей и неволей всякого зла и цветам,
и мухам, и курицам, и людям? Но все, я думаю, согласятся, что услаждаться
деланием зла есть уже черта нечеловеческая. Это демоническое сладострастие не
