второй роты. По цепочке передали приказ остановиться. Командиры отправились в голову колонны на совещание. Нина и Люся присели рядышком. Ныли уставшие ноги. Нину слегка знобило — то ли от предутреннего холодка, то ли от страха, нет-нет да заставлявшего вздрагивать от каждого шороха. Нина вдруг представила себе, как она побежит в атаку, а навстречу ей застрочит пулемёт. «Нет, меня не могут убить!» — горячо зашептала сама себе Нина и наклонилась к подруге.
— Ты боялась в первый раз? — спросила она.
— Ой, ещё как! — призналась Люся. — Даже стрелять не могла — пальцы судорогой свело.
— Приготовиться! — покатилась по колонне команда. — Сигнал атаки — красная ракета!
Светало. Лес наполнялся птичьими голосами. Ничто не напоминало о войне. С опушки, где залегли партизаны, просматривались крайние хаты села. Туда уже уползли разведчики, которые должны были снять часовых. Ещё не топились печи, петухов же, которые обычно в это время криками приветствуют наступающий день, оккупанты давным-давно съели.
Слева и справа от Нины лежали её товарищи из второго взвода. У них — автоматы ППШ, лишь у Нины с Люсей были карабины.
«Как только увижу красную ракету, — решила Нина, — сразу вскочу и побегу!»
— Ты, Нинок, не спеши, — точно прочитав её мысли, сказала Люся. — Взводный приказал, чтобы я за тобой приглядывала. Ведь это твой первый бой.
— Ты за собой лучше смотри! — обиделась Нина. Она терпеть не могла никаких скидок на свой возраст. Из-за этого-то ей в детстве нередко доставалось от родителей, когда она ни в чём не хотела отставать от мальчишек…
— Ой, Нин, да не сердись ты на меня! Я ведь как лучше хочу, — поспешила рассеять обиду Люся Стоборова. — Я ведь по себе…
Но закончить Люся не успела. Глухо грохнула граната, за ней — другая, и тишину разорвали выстрелы. Прочертила светлое небо красная ракета. Партизаны вскакивали на ноги, и, спотыкаясь на кочках да рытвинах, бежали в направлении села. Нина устремилась к крайним хатам, спешила, всё боялась отстать. Выстрелы гремели далеко. Они миновали крайние усадьбы, не встретив ни одного полицая или немца.
Нина с несколькими партизанами подоспела в центр, когда там уже выбивали последних засевших в школе немцев. Из наполовину заложенных кирпичом окон выбивался чёрный дым. Но из двух амбразур, пробитых почти на уровне земли по углам здания, ещё яростно строчили пулемёты. Партизаны укрывались за хатами и вели огонь из автоматов.
— Помоги-ка, дочка, — обратился к Нине партизан, лицо которого почти до самых глаз заросло седой клочковатой бородой. — Да нет, не руку, гранаты помоги связать, — досадливо сказал он, когда Нина поспешно бросилась к его раненой руке, наскоро перетянутой какой-то тряпицей. Тут только Нина увидела две гранаты, которые бородатый партизан пытался связать вместе. Она быстро несколько раз обкрутила ручки у самого основания куском протянутой ей верёвки, и партизан почти выхватил связку из её рук. Он зачем-то снял и бросил под забор фуражку с красной звёздочкой, пригладил бороду и быстро-быстро пополз к школе. Нина увидела, как он взмахнул рукой и тут же оглушающе — даже уши заложило — рванул взрыв. Пулемёт умолк. Партизаны рванулись к школе.
Нина замешкалась, а когда ой удалось справиться с волнением, бой закончился.
Партизаны подбирали раненых. Нина подошла к повозке, где лежал Лепя Чечеткин, молодой, храбрый парень. В лице его не было ни кровинки. Глаза его были закрыты, он стонал и просил пить. Нина принялась было откручивать крышку фляжки, но врач сказал сурово: «Нет, ему нельзя! Из автомата, прямо в живот…»
Слёзы затуманили глаза Нины, она повернулась и пошла, не разбирая дороги.
Школа стояла в старом парке, тополя были высокими-высокими и, казалось, упирались в самое небо. Трава под ногами была ещё мокрая от росы. Нина опустилась на пенёк, карабин зажала между коленей. Бессонная ночь, волнения, умирающий Лёня Чечеткин, с которым она разговаривала перед выходом на операцию, — всё это навалилось на девушку непреодолимой тяжестью. Не было сил, чтобы подняться и идти разыскивать свою роту. Она вспомнила маму, сестёр. Она даже не попрощалась с ними, когда уходила в отряд. Оставила записочку, в которой просила не беспокоиться. Утро разгоралось ярче, громко пели птицы над головой. Словно и не было войны, крови, страданий.
Как вдруг неподалёку что-то зашумело — кто-то продирался сквозь кусты. Нина увидела, как среди деревьев мелькнула фигура в зелёной шинели. Она упала на землю. Немец бежал прямо на неё, постоянно оглядываясь. Нина тщательно, как учили в кружке Осоавиахима, прицелилась, задержала дыхание и затем плавно нажала на курок. Приклад больно ударил в плечо. Немец споткнулся и упал.
Нина, всё ещё не веря, что немец мёртв, лежала в траве, судорожно сжимая карабин и не спуская с упавшего глаз. Она ждала, что на выстрел прибежит кто-то из товарищей, но никто не спешил к ней на помощь. Тогда Нина, держа карабин наизготовку, поднялась и пошла к немцу. Она увидела немецкого солдата с чёрными маленькими усиками. Рядом валялся автомат с коротким прикладом. Нина впервые видела так близко убитого врага. Может быть, ещё час назад он стрелял в партизан и это его пуля попала в Лёню. Значит, вот какой он — миг расплаты…
Нина забрала автомат и отправилась искать своих.
Потянулись похожие один на другой дни в отряде. Уходили и возвращались с операций партизаны. Нине приходилось делать всё — и в дозоре ночью бывать, и на кухне работать, и в госпитале дежурить. Всё смешалось: спали днём, а ночью бодрствовали. Но в бой Нину не брали, и она совсем расстроилась и уже собралась снова идти к Ковпаку, да командир отделения Саша Поздняков перехватил её на полпути.
— Куда это ты собралась? — спросил он.
— К командиру или к комиссару, — выпалила она с вызовом.
— В бой будешь проситься?
— Буду!
— Ох, и горяча ты! Видать, не давал тебе батько берёзовой каши в детстве!
— Какой ещё каши? — не поняла Нина.
— Пороли мало тебя, это уж как пить дать! — улыбаясь, сказал Поздняков. — Чтоб не лезла поперёд батька в пекло!
— Нет у меня отца, фашисты убили, — сдавленным голосом сказала Нина.
— Ну, ладно, — смутился Поздняков. — Ты на меня того… не сердись… Не знал я… А иду от Ковпака… Пойдёшь со взводом, село тут одно будем брать…
Нина готова была расцеловать Позднякова за такую радостную весть.
Но прежде чем она пошла с отрядом на операцию, случилось событие которое окончательно определило её дальнейшую судьбу.
В отряд пробрался её брат Женька и принёс печальную весть о судьбе близких. Он рассказал, что после ухода Нины в отряд им пришлось скрываться по сёлам, ночуя каждую ночь у новых людей. Фашисты разыскивали оставшихся на свободе членов подпольной комсомольской группы и всё-таки напали на след родных Нины Созиной. Мать и младших сестёр и брата схватили и посадили в тюрьму. Женьке каким-то чудом удалось обмануть охранника и убежать…
Женька был тощ и голоден, на лице — кровоподтёк. «Старший полицай ударил, когда я не захотел сказать, где ты, — объяснил брат. — А как ты думаешь, меня в бой будут посылать?»
Нина обняла братишку, приласкала. Что она ему могла ответить? Сказать, как трудно приходится здесь даже взрослым? Но война не делала различия по возрастам: рядом со взрослыми воевали такие же мальчишки, как Женька. Нина по себе знала, как их берегли, старались пореже давать задания — лишь в самых крайних случаях. Но обстановка заставляла рисковать, потому что лучшими связными и разведчиками нередко оказывались подростки. Им легче было проникать в самое логово врага и узнавать ценнейшие сведения. И сколько партизанских жизней сохранили именно мальчишки, которые выводили бойцов безопасными тропами прямо в тыл врага. Правда, с каждым днём и юным партизанам становилось труднее действовать: фашисты поняли, что на советской земле против них воюют все — от мала до велика.
— Конечно, возьмут, Женька, — пообещала брату Нина.
Вечером у костра Нина чинила ветхую одежонку брата. Не заметила, как рядышком опустился на
