непроизвольно примешивающееся к той плотской нежности, которую она внушает. И все же в скрытом виде ужас перед материнством сохраняется. В частности, интересно отметить, что во Франции еще со времен средневековья сформировался один вспомогательный миф, позволяющий свободно изливаться чувству омерзения, — это миф о Теще. От фаблио до водевилей мужчина, издеваясь над матерью своей супруги, не охраняемой никакими табу, нападает на материнство в целом. Ему ненавистна сама мысль, что любимую женщину когда–то рожали: теща — наглядный образ дряхлости, на которую она обрекла свою дочь, дав ей жизнь; ее полнота и морщины возвещают о полноте и морщинах, которые ждут новобрачную, и таким образом перед глазами оказывается печальный прообраз ее будущего; рядом с матерью она выглядит уже не индивидуальностью, а моментом в жизни рода; она уже не желанная добыча, не милая подруга, потому что ее уникальное существова–Здесь следовало бы привести целиком стихотворение Мишеля Лериса «Мать». Вот несколько характерных отрывков: «Мать, в черном ли, в сиреневом, в лиловом, — ночная воровка, ведьма, чье тайное хозяйство дает вам жизнь, та, что качает вас, балует и в гроб кладет, когда не суждено доверить заботе ваших рук последнюю игрушку — погребенье ее морщинистого тела.<-..>
Мать — немая статуя, сам рок, возвысившийся на неоскверненном алтаре, — природа, ласкающая вас, и опьяняющий вас ветер, и мир, что целиком в вас проникает, и возносит к небесам (минуя бесчисленные витки спирали), и предает вас тленью.<…>
Мать — юна или стара она, сияет красотой иль безобразна, великодушна иль упряма — то карикатура, ревнивое чудовище–жена, утративший величье Прототип, — ведь это как Идея (та увядшая пифия, что взгромоздилась на треножник своей заглавной буквы), которая всего лишь пародия на легкие, живые, искрящиеся мысли…
Мать — округло или сухо ее бедро, упруга или дрябла грудь — закат неотвратимый, что ждет любую женщину с рожденья, постепенное крошенье сверкающей скалы, что точит менструальная волна, растянутое погребенье — в песках пустыни лет — роскошнейшего каравана, что на себе везет груз красоты.
Мать — ангел смерти, что нас всех подстерегает, и универсума, что все объемлет, и любви, что волны времени выносят на берег, — раковина безумных очертаний (верный признак яда), что кинуть надо в глубокий водоем, та, что порождает круги для вод забытых.
Мать — лужа мрачная, что траур носит вечно по всем, по нам самим, — то смрадные пары, что всеми цветами радуги сияют и протыкают, надувая, пузыри ее огромной звериной тени (о стыд плоти и молока) и завесу, что должна была бы разорваться от удара молнии, рождение которой впереди…
Придет ли когда–нибудь на ум одной из этих невинных шлюх идти босыми ногами сквозь века вымаливать прощенье за преступленье нас на свет родить».
ние растворяется в универсальной жизни. Ее особенность будто в насмешку опровергается всеобщностью, независимость духа — глубинной привязанностью к прошлому, к плоти — и эту самую насмешку мужчина объективирует в гротескном персонаже; и если в его смехе столько затаенной злобы, то это потому, что он отлично осознает: судьба его жены — это удел всякого человека и его собственный, В легендах и сказках всех стран жестокий аспект материнства воплощен также во второй супруге. Именно мачеха хочет погубить Белоснежку. В злой мачехе — вроде г–жи фишини, которая бьет Софи в книгах г–жи де Сегюр, — продолжает жить древняя Кали, носящая ожерелье из отрубленных голов.
Между тем за спиной у освященной по всем правилам Матери толпится целая когорта добрых волшебниц, поставивших на службу человеку соки трав и звездные излучения: бабушки, старушки с глазами, светящимися добротой, великодушные служанки, сестры милосердия, сиделки с удивительными руками, возлюбленная, о которой мечтал Верлен: О женщина, с
Они владеют светлой тайной узловатой виноградной лозы и свежей воды; они перевязывают и врачуют раны; мудрость их — это безмолвная мудрость жизни, они понимают без слов. Рядом с ними мужчина забывает всякую гордость; он знает, как приятно вверить себя им, вновь стать ребенком, ведь борьба за влияние между ними невозможна — он не может завидовать нечеловеческим свойствам природы; а ухаживающие за ним мудрые посвященные в своей преданности признают себя его служанками; он покорен их благотворному могуществу, потому что знает, что и в покорности остается их господином. В эту благословенную армию входят все будущие матери — сестры, подруги детства, невинные девушки, И даже супругу, когда рассеиваются ее эротические чары, многие мужчины воспринимают не столько как любовницу, сколько как мать их детей. Раз мать освящена и порабощена, ее можно, не страшась, обнаружить и в подруге, в свою очередь освященной и покорной. Искупление матери — это искупление плоти, а значит, и плотского союза, и супруги.
Лишенная магического оружия с помощью свадебных обрядов, экономически и социально подчиненная мужу, «добродетельная супруга» — самое ценное сокровище для мужчины. Она настолько глубоко принадлежит ему, что составляет с ним одно целое: «Ubi tu Gaius, ego Gaia»; она носит его имя, поклоняется его
Перевод В. Брюсова.
богам, он за нее в ответе — он зовет ее своей половиной. Он гордится женой, как и своим домом, землей, стадами, богатствами, а то и больше; через нее он демонстрирует миру свое могущество; она — его мера, причитающаяся ему на земле доля. У восточных народов женщина обязана быть полной — тогда видно, что ее хорошо кормят, а это делает честь ее господину. Чем больше у мусульманина жен и чем более цветущий у них вид, тем больше его уважают. В буржуазном обществе одна из предназначенных женщине ролей — «держаться с достоинством»: ее красота, обаяние, ум, элегантность — это внешние признаки удачливости ее мужа, равно как и кузов его автомобиля. Богатый муж одевает на жену меха и драгоценности. Тот, что победнее, хвалится ее добродетелями и талантами домашней хозяйки; самый бедный, заполучив жену, которая ему служит, считает, что и он владеет кое–чем на земле; герой «Укрощения строптивой» созывает всех соседей, чтобы показать, какой покорности и уважения он добился от жены. В каждом мужчине в той или иной степени живет царь Кандол: он выставляет напоказ жену, полагая, что демонстрирует собственные заслуги.
Но женщина не только тешит социальное тщеславие мужчины; она для него источник и более интимной гордости: он приходит в восторг оттого, что господствует над ней; когда женщина воспринимается как человек, на смену натуралистическому образу лемеха, вспахивающего борозду, приходят более одухотворенные символы; муж «формирует» свою жену не только эротически, но и морально и интеллектуально; он воспитывает ее, накладывает на нее свой отпечаток. Излюбленная мечта мужчины — пропитать вещи своей волей, смоделировать их форму, проникнуть в сущность; женщина же — это в высшей степени «мягкое тесто», которое пассивно дает себя месить и лепить, но, поддаваясь, она сопротивляется, что и позволяет мужскому действию длиться постоянно. Слишком пластичную материю губит ее податливость; что–то в женщине неуловимо ускользает из рук, и это в ней особенно ценно. Итак, мужчина властвует над реальностью, превышающей его самого, что делает эту власть особенно почетной. Женщина пробуждает в нем незнакомое существо, в котором он с гордостью узнает самого себя; в чинных супружеских оргиях он обнаруживает великолепие своей животной природы; он — Самец. Соответственно, женщина — самка, но в данном случае это слово звучит чрезвычайно лестно: самка, высиживающая, кормящая, облизывающая детенышей, защищающая и спасающая их с риском для жизни, — это пример для человека; мужчина взволнованно требует от своей подруги такого же терпения, такой же преданности. Главе семьи снова нужна Природа, но Природа, исполненная добродетелей, полезных для общества, для семьи и для него самого, — ее–то он и стремится заполучить к себе в дом. У ребенка и у мужчины есть одно общее желание — раскрыть секрет, спрятанный внутри вещи; в этом смысле материя разочаровывает: стоит разломать куклу, как ее живот оказывается снаружи, а внутри уже ничего нет; живое лоно более непроницаемо; живот женщины — это символ имманентности, глубины; частично он выдает свои секреты, например когда на лице женщины отражается наслаждение; но он и скрывает их; мужчина удерживает у себя дома невидимые трепетания жизни, причем так, что обладание не разрушает их тайны. В человеческий мир женщина переносит функции самки животного; она поддерживает жизнь, царствует в
