вследствие этого эскадрон расстраивается и сам приходит в смятение благодаря собственному несчастному случаю, а не от действий неприятеля. Ведь это господин Баста сам тысячу раз испытал и видел точно так же, как и я имею перед глазами подобные примеры, которые мог бы описать. По этой причине, я полагаю, копейщик имеет большое преимущество и авантаж в этом отношении перед кирасиром'.
'Отнимите у копейщика, - продолжает Валльгаузен, - его доброго коня и копье и дайте ему лошадь похуже, и вы получите кирасира; таким образом, последний - не что иное, как полукопейщик'.
Дальше Валльгаузен доходит даже до утверждения, что вторая шеренга рейтаров вредит первой, ибо она мешает ей в случае неудачной атаки отойти вправо или влево. Поэтому, когда не хватает места, следует строить всех в одну шеренгу, а остальные должны следовать отступя на 20-30 шагов.
Во всей этой аргументации мы не видим ни с той ни с другой стороны какого-либо упоминания о караколе. Чтобы взвесить относительные достоинства и недостатки копья и пистолета при их сравнении, надо было бы принять во внимание и то обстоятельство, что копейщики действительно идут в атаку, в то время как пистольеры, собственно говоря, ведут лишь перестрелку. Поэтому последние должны были терпеть поражение при встрече с первыми. Но об этом умалчивает не только Баста, но и Валльгаузен, который и тут мог бы найти самый сильный аргумент в пользу своей точки зрения.
Впрочем, оба они были слабыми диалектиками и не понимали истинного хода развития событий.
Когда Валльгаузен писал эти свои соображения (1616 г.), и даже еще тогда, когда Мендоса вступался за копья (1595 г.), фактически последние уже были упразднены.
Если Валльгаузен, несомненно, практически прав в своей аргументации, то тем более возникает вопрос, почему же все-таки копья были упразднены и исторически кирасиры одержали победу? Сам Валльгаузен вынужден сознаться, что великий мастер военного дела его времени, Мориц Оранский, упразднил копья, унаследованные им от его отца Вильгельма I, и на этот вопрос он ответа дать не может.
И вот, на этот раз мы снова встречаемся с нередким, впрочем, случаем, что выдающиеся практики при попытке теоретически охватить проблемы своего времени с этим не справляются: они не в состоянии объяснить теоретически и в порядке причинной связи известные явления, хотя они их и видят, и понимают. Баста гораздо ближе подходит к истинному смыслу явлений, когда он замечает, что к кирасиру предъявлялось гораздо меньше требований, чем к копейщику: от первого требовалось лишь, чтобы он мог носить оружие и ехал бы на лошади вместе со всей массой. На это Валльгаузен возражает. 'На свете больше мужиков, чем хорошо обученных наездников и рыцарей: ergo, мужики имеют преимущество перед рыцарями'. Баста текстуально действительно сделал этот ошибочный вывод, но логически и исторически он бы пришел к правильному и меткому заключению, если бы сказал: копейщики, особенно если помимо копий они вооружены и пистолетами, в своем двухшеренговом построении небольшими эскадронами должны одолеть глубокие колонны кирасиров, предполагая численное равенство. Но копейщиков набирают из дворян или вообще из выдающихся хороших солдат, а таковых всегда немного. К кирасирам же - и к людям, и к лошадям - предъявляют настолько невысокие требования, что их всегда можно набрать гораздо большее количество, а потому благодаря их численному превосходству они одолеют копейщиков, несмотря на лучшее качества и лучшее построение последних.
Таким образом, борьба развернутой цепью и эскадроном, между копьем и пистолетом представляет не только техническую антитезу, но и спор двух исторических эпох. Во всяком случае, в легенде - будто огнестрельное оружие одолело средневековье - действительно есть крупица истины. Но пути исторического развития часто не прямые, а идут извилинами и петлями. Прямой переход от рыцарства к кавалерии потребовал бы облегчения рыцарских доспехов, более быстрых коней и введения дисциплины. Вместо того мы видим, что подлинно рыцарский прием ведения боя - атака с копьем наперевес - совершенно изживается, и появляется метод, представляющий на первый взгляд прямую, полную противоположность кавалерийскому началу: глубокие колонны, продвигающиеся самым медленным аллюром, или даже ожидающие противника стоя на месте47 и вместо холодного оружия работающие пистолетами. Но как бы все это ни было не по-кавалерийски, все же это был единственный путь добиться всего того, чего недоставало рыцарству и что непосредственно из него никак не могло бы выработаться: дисциплинированной тактической единицы.
С этого-то пункта бросим еще раз ретроспективный взгляд на средневековье, дабы убедиться, насколько не правы те, кто в рыцарстве хотел уже видеть кавалерию.
Из этого противопоставления нам станет совершенно ясно, почему кавалерия ведет свой род от абсолютно глубокого эскадрона. Чем колонны гуще, тем они неповоротливее в движениях, но зато и тем меньше требуется искусства для их формирования. Чем больше прогрессирует искусство и дисциплина, тем постепенно снова построение становится мельче. Кавалерия не является позднейшей формой развития рыцарства, но новой формой, новым образованием, ставшим на место рыцарства.
Так как мы уже и в средние века встречались с глубокими построениями, которые сами собою получались там, где известное число рыцарей, каждый со своей свитой вооруженных кнехтов, собиралось на бой, то при желании можно установить переходные формы в гораздо более ранние эпохи, чем сделал это я в предшествующем изложении; однако около середины или в третью четверть XVI столетия происходит действительный переход, и на месте старого появляется нечто новое.
Прекрасно отражается изменившаяся эпоха в одном рассуждении об искусстве верховой езды, встречающемся в мемуарах Таванна, автором которого является, очевидно, Таванн-младший. 'Все шесть родов вольтов, - говорит он, - как и прежде, необходимы для боя развернутой цепью с копьем и шпагой; но современному солдату это искусство не требуется; и солдата, и лошадь ведь надо обучить в три месяца, берейторское искусство служит лишь приманкой для людей и совершенно бесполезно, кроме разве того случая, когда два кавалера вздумают драться верхом на дуэли. Ведь теперь и иезуиты изучают в три года то, на что прежде требовалось десять лет, а в будущем дойдут до еще более короткого срока'.
Некоторое время эти две формы стоят друг против друга в резком антагонизме. Французы во время гугенотских войн еще сражаются как рыцари; однако обе стороны - и католики, и протестанты - привлекают немецких рейтаров в качестве вспомогательных войск, и эти-то немецкие рейтары на французской почве вырабатывают образ новой кавалерии. Для этого французские рыцари представляли чересчур неподатливый материал. Они были, по единогласному отзыву наших писателей, слишком горды, чтобы дать себя построить в эскадроны, ибо все они хотели стоять в первой шеренге, никого не хотели пропустить стать впереди себя и ненавидели пистолет. И дисциплина, и это оружие противоречат сущности рыцарства. Между тем простые наемники давали себя строить и стали одолевать своей массой рыцарей.
С формированием сомкнутых эскадронов, естественно, исчезает смешанный бои, сопровождающие рыцарей вооруженные пешие слуги. Последний пример этому, какой мне приходит на ум, описан Иовием48 в 1543 г. под Ландреси.
В последних сражениях гугенотских войн, при Кутрасе в 1587 г. и при Иври в 1590 г., новый род войска, как мы теперь можем выразиться, - кавалерия - настолько развился, что пехота, которая со времени появления швейцарцев играла первую роль, снова отходит на задний план. Генрих IV, король французский, вправе претендовать на славу, что он первый в качестве полководца правильно оценил и до конца использовал эту новую силу. Хотя под Кутрасом он в отношении кавалерии и был в меньшинстве, все же одержал победу, подкрепив своих рейтаров стрелками, удерживая свои сомкнутые эскадроны вместе и целесообразно вводя их в бой, в то время как на католической стороне дворяне еще сражались без управления, на рыцарский манер. Под Иври он проявил то же тактическое превосходство, к тому же повышенное преследованием на расстоянии нескольких миль.
Лет двести спустя еще раз произошел поединок между рыцарством и кавалерией. Когда французы под предводительством генерала Бонапарта в 1798 г. захотели завоевать Египет, в стране Нила господствовала военная каста - мамелюки. Они сражались на конях, носили кольчугу и шлем, были вооружены карабином и парой пистолетов и имели каждый для подкрепления несколько слуг и запасных лошадей. Несмотря на их огнестрельное оружие, их можно обозначить как рыцарей, и Наполеон говорит, что двое их справятся с тремя французами, но что 100 французам нечего бояться 100 мамелюков, 300 французов сильнее такого же количества мамелюков, а 1 000 французов наверняка разобьют 1 500 мамелюков. Практической проверки этого утверждения, пожалуй, сделано не было, ибо французы не перевезли через море настоящей кавалерии, но такая характеристика из уст этого человека дает нам очень
