располагали в первый день 30 000, а во второй - 46 000. Остальные войска были употреблены для заслонов против еще не взятых, расположенных сзади французских крепостей (Седана, Диденгофена, Меца). Вопрос сводился к тому, могли ли пруссаки в таких условиях отважиться на сражение с перевернутым фронтом. В случае поражения они подвергались угрозе полного уничтожения. Но даже в случае победы они едва ли смогли бы пройти до Парижа при враждебном настроении населения. Правда, французские войска неспособны были к наступательным действиям, однако на их стороне было численное превосходство и они обладали многочисленной артиллерией. Правильно оценивая свое положение и с решимостью, заслуживающей всяческой похвалы, Дюмурье ограничился обороной и удержал свою позицию. После канонады, выбившей из строя с обеих сторон не более 200 человек (20 сентября 1792 г.), пруссаки решили отказаться от атаки и наконец начали отступление.
Предпринял бы Фридрих атаку под Вальми? Вспоминая безумную отвагу его атак при Колине, Лейтене, Цорндорфе, Кунерсдорфе, Торгау, мы склонны дать утвердительный ответ на этот вопрос. Но если, с другой стороны, мы примем в соображение, что Фридрих всегда предостерегал от слишком глубокого вторжения в неприятельскую страну (Pointe) - ведь уже его продвижение в Богемии до Будвейса представлялось ему таким 'вклиниванием' - и наконец, что он никогда не помышлял о серьезной угрозе Вене, то мы готовы усомниться и перенести решение этого вопроса в область субъективной природы полководца; а здесь всякое гадание останется необоснованным.
Можно вопрос перевернуть и в обратную сторону: такое решение или, вернее, отказ от решения, не являлся ли претворением теории в практику, осуществлением ведения войны без кровопролития? Возможно, что психологически эти представления сыграли свою роль, однако на эту роль нельзя смотреть как на решающую. Решающим моментом было открытие, что натолкнулись на гораздо более сильное сопротивление, чем то, которое ожидали встретить; что помощь со стороны населения Франции, на которую рассчитывали, не оказалась налицо, и что для такого огромного предприятия, как поход на Париж, в котором сам Фридрих усомнился бы, силы были далеко недостаточны.
Вторжение во Францию потерпело крушение.
Оно было отражено не силами революции, не вооруженным народным ополчением, но по-существу остатками прежнего королевского военного государства, и притом материальными остатками - крепостями и артиллерией. Хотя это старое военное государство и было приведено в большое расстройство и ослаблено революцией, и хотя этот ущерб далеко не был восполнен небольшим числом волонтеров и батальонами федератов, но и прусско-австрийское наступление было гораздо слабее того, например, которое некогда предпринимали объединенными силами Евгений и Мальборо; таким образом, стратегический результат кампании 1792 г. был естественным подытоживанием сил обеих сторон, которое не дает поводов к особым критическим оговоркам или персональным обвинениям.
Глава II. РЕВОЛЮЦИОННЫЕ АРМИИ.
Лишь после отражения нашествия постепенно начала формироваться во Франции новая военная организация на основе политических идей и условий.
Прежде всего усилили традиционную наемную армию батальонами добровольцев. При отражении нашествия они еще не оказали существенной помощи. Но когда после ухода пруссаков Дюмурье обратился против австрийцев в Бельгии, он получил благодаря этим добровольцам такое существенное подкрепление, что имел возможность атаковать при Жемаппе близ Монса австрийский корпус, едва насчитывавший 14 000 человек, втрое превосходящими силами, опиравшимися на могучую артиллерию (6 ноября 1792 г.). Тем не менее, французы пошли в огонь весьма робко и сначала были отражены австрийцами, но перевес сил на стороне французов был слишком велик для того, чтобы австрийцы могли использовать свой успех. Они очистили поле сражения и, в конце концов, были принуждены отдать французам всю Бельгию7.
После четырех месяцев наступила реакция. Французы были разбиты австрийцами под Неервинденом (18 марта 1793 г.) и прогнаны за границу. Но как раз к этому времени Конвент постановил (24 февраля) перейти от добровольной вербовки к принудительному набору и на первый раз призвал 300 000 человек. Их должны были поставить коммуны или по назначению, или по жребию. Следовательно, новый закон уже в значительной мере приближался к всеобщей воинской повинности, но у большинства французского народа он встретил сильное противодействие и был отвергнут им. В момент казни короля Вандея еще оставалась спокойной, но когда стали заставлять крестьянских сыновей драться за враждебную церкви республику, тут уже поднялась вся деревня, а за нею и большие провинциальные города - Лион, Марсель, Бордо и более 60 департаментов из всех 83. Только бассейн Сены с Парижем и области, служившие театром войны, оставались послушными Конвенту. В то время как на границе Франции угрожали австрийские, английские, прусские, пьемонтские и испанские войска, внутри кипела гражданская война, которая велась с ужасающей жестокостью. Однако против внешних врагов республика держалась благодаря их раздорам и победила внутри, потому что за нее стояла демократизированная армия с батальонами добровольцев, сформированными в 1791 и 1792 гг. После широкого рекрутского набора, проведенного весной, оказалось возможным отдать приказ о всеобщей воинской повинности, 1еуйе en masse (23 августа 1793 г.). Призваны были все холостые молодые люди, годные в строй в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, без права заместительства. К 1 январю 1794 г. армия хотя и не была доведена до 1 00 0000 человек, как гласит предание, но, по расчетам герцога Омальского, все же достигла 770 000, из коих против внешнего врага стояло под ружьем около полумиллиона человек8.
Это дало французам огромный перевес сил над наемными войсками старых держав, а потому им удалось достигнуть успеха при Гондшоттене (8 сентября 1793 г.) с 50 000 против 15 000 и при Ватиньи с 45 000 против 18 000. Действительное превосходство они, однако, еще не получили, так как террористическое правительство было не способно дать твердое устройство этой огромной массе людей. Из 9 000 офицеров старой армии две трети, около 6 000 человек, ушли с военной службы; из старых генералов оставалось только три: Кюстин, Богарне и Бирон, которые все были гильотинированы. Таким образом, надо было снизу сформировать новый офицерский корпус. Особенно препятствовало то обстоятельство, что Конвент еще в течение продолжительного времени относился подозрительно к бывшей королевской армии и потому не хотел отказаться от самостоятельных батальонов добровольцев. Когда генерал Кюстин, завоеватель Майнца, приказом по армии пригрозил расстреливать беглецов, бунтовщиков и подстрекателей, военный министр Бушотт выразил ему порицание, так как свободный человек должен добиваться повиновения своим приказом со стороны своих братьев не страхом, а приобретая их доверие. На это Кюстин отвечал, что он слишком хороший республиканец, чтобы смотреть на дурака, будь он даже министром, как на Господа Бога. После этого Кюстина гильотинировали. Депутат Конвента Карно, бывший капитан, будучи назначен Комитетом общественного спасения на должность военного министра, провел слияние добровольческих батальонов со старыми линейными полками, воссоздал пригодный офицерский корпус и, до известной степени, положил предел беспорядкам, расточительности и хищениям. Совершенно непригодные элементы сами собою устранились, и, так сказать, сама война на третий год (1794 г.) выработала для французов новое военное устройство. В переходный период мы встречаем бок о бок совершенно противоположные качества и явления. Генерал Эли доносит как-то, что новые батальоны пошли в бой с кличами 'да здравствует республика', 'да здравствует гора', 'пойдет!' (са ira)9, но при свисте первых пуль прежний клич сменился возгласами 'мы пропали', а когда неприятель перешел в наступление - 'спасайся, кто может!'. Карно, приняв должность министра, оказался вынужденным уволить 23 000 офицеров, так как большинство оставшихся под знаменами хотели быть не рядовыми, а офицерами. Наоборот, в более скромных операциях, там, где как раз во главе стояли пригодные люди, революционные войска хорошо дрались уже в 1793 г., как например, при осаде Тулона, где при отличном командующем осадным корпусом, генерале Дюгомье, состоял в качестве комиссара Конвента циничный, но храбрый Баррас, а начальником артиллерии - лейтенант Бонапарте10.
Совершенно однородные картины можно было наблюдать и в Вандее, и притом - с той и с другой стороны, как в лагере восставших крестьян, так и в лагере республиканской национальной гвардии. По превосходной книге генерала фон Богуславского об этой войне (Берлин, 1894 г.) можно всесторонне и вполне достоверно ознакомиться с тем, что эти народные ополчения дали и чего они дать не могли.
