своих божков и духов.
Обычно происхождение закамского серебра объясняется очень просто: югричи, дескать, сами его не добывали, а получали от производителей. Но кто же тогда эти производители? Северные народы металл не выплавляли и металлургических навыков не имели. Обнаруженные повсюду на Урале следы древней добычи и переплавки руды, а также изделия из металла относятся к предшествовавшей древней цивилизации. Но самое главное даже не в этом. Дело в том, что на Урале месторождений серебра нет (в изобилии только медь и железо, не говоря уж о золоте, драгоценных камнях и самоцветах). Ближайшие месторождения серебра находятся на Таймыре, Алтае и в Восточной Сибири (знаменитые каторжные Нерчинские рудники). Древние пути отсюда в Югру просматриваются только гипотетически. Известно, правда, еще месторождение на Печоре, но его освоение началось лишь при Иване III. Поэтому вопрос: «Откуда серебро взялось в Югре?» — остается без ответа; напротив, порождает множество новых вопросов.
В чем же в таком случае разгадка закамского серебра, если принять версию о его сасанидском происхождении? Сасаниды — последняя персидская династия, сохранявшая верность древнейшей зороастрийской религии, уничтоженной в ходе мусульманской экспансии и всесокрушающего арабского нашествия. Древние же иранцы пришли в места своего нынешнего обитания с севера после глобального катаклизма и резкого похолодания (о чем рассказывается в «Географической поэме», включенной в Авесту). Сам основатель зороастризма — пророк Заратуштра, по одной из древнейших версий, также прибыл в Иран с севера, переплыв «великое море». Следовательно, древним иранцам путь на север был известен давно и, как говорится, хорошо обкатан. Хранителями тайного знания в Древней Персии являлись зороастрийские жрецы-маги, которые — как язычники и еретики — были поголовно (и в прямом смысле — физически) уничтожены в ходе утверждения новой религии — ислама. Понятно, что наиболее секретные знания маги унесли вместе с собой в могилу. Потому-то ничего и не досталось мусульманским географам и картографам.
Но остались следы — вещественные и неуничтожимые: то самое сасанидское серебро, которое каждый теперь может увидеть в Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Вопрос, однако, остается все тот же: каким образом это серебро оказалось на севере? А что если последние приверженцы зороастризма пытались спастись, захватив с собой свои сокровища и реликвии, от беспощадных мусульманских сабель и отыскать убежище на своей древней прародине, но застряли где-нибудь в Приобье и Приуралье? Так или иначе в одно прекрасное время Русский Север превратился в арктическое подобие сокровищницы легендарного царя Креза. А Господин Великий Новгород на каком-то этапе прознал про те неисчерпаемые и вполне доступные богатства. И не только прознал, но и на долгие годы (по существу — века) присосался к практически даровому источнику пополнения своей и без того не скудной казны.
Шума особого по данному поводу новгородцы никогда не устраивали, получали по договоренности с приуральскими и приобскими аборигенами изрядную толику серебряной дани, а если те забывали о долге — направляли в Югру карательные отряды, вроде того, про который рассказывает в приведенном выше отрывке летописец. Тайну свою как могли оберегали от чужих завистливых очей, дабы не объявились другие охотники до «закамского серебра». Но, как видно из летописей, нашелся все-таки на новгородских хитрецов московский простец — по имени Иван, по прозванию Калита, — пригрозил богатеньким новгородцам войною и вскорости получил от них все, что требовал: и собственную казну пополнил, и с золото-ордынским ханом Узбеком расплатился.
Как и все выдающиеся москвичи эпохи становления нового царства, Иван Калита получал несомненную пассионарную подпитку. Его ноосферные контакты нашли отражение и в литературе того времени. В летописях, правда, сохранились более чем скупые сведения. Зато интересные факты приведены в «Житии» русского святого — митрополита Петра (год рождения неизвестен — умер в 1326 году), ближайшего сподвижника великого князя. Именно при Калите митрополичья кафедра была переведена из Владимира в Москву, и Петр стал первым московским главой Русской православной церкви. При нем же был заложен Кремлевский Успенский собор.
Так вот, незадолго до близкой кончины митрополита Петра Ивану Калите приснился символический сон — высокая гора с вершиной, покрытой снегом. Хорошо известно, что контакты с ноосферой по большей части происходят во сне. Видение Калиты тем более знаменательно, что он в горных краях отродясь не бывал и снежных вершин никогда не видел. Неудивительно, что князь поделился странным видением со святителем Петром. Тот расшифровал сон следующим образом: «Высокая гора — ты, князь, а снег — я, смиренный, который скоро должен отойти из сей жизни в жизнь вечную». О прочем «Житие» умалчивает. Но и сказанного вполне достаточно, чтобы убедиться в ноосферной насыщенности и предопределенности многотрудного бытия московских властителей.
Итак, с местоположением, энергетическими особенностями Москвы и связанными с этим загадками более-менее ясно. Но одной географии или геофизики мало. Нужны еще люди и выдвинувшиеся из их среды пассионарные личности, способные вдохновить народ на великие деяния и подвиги. Пассионарная вспышка, помноженная на энергетику сакрального места, и привела к тому уникальному социуму, который вошел в мировую историю под названием Московского царства. Скажем, все хорошо было во Владимире: и город великолепный, и столицей великого князя стал, и пассионарных личностей породил немало, а вот сплотить Русь против ордынской экспансии и вывести ее на передовые рубежи мировой истории не смог. Чего-то чуть-чуть не хватило. Это неуловимое чуть-чуть чувствовалось во все времена: в конце XIX века Чехов в одном из писем называл Владимир самым скучным губернским городом Российской империи. И таковым, судя по всему, он был с самого начала, ибо оказался в стороне от течения и пересечения мощных энергетических потоков.
Потенциальных же и реальных пассионариев (князей, духовных пастырей, вдохновенных художников и подвижников), которые подсознательно ощущают внутреннюю энергетику матери-земли и благотворное излучение космоса, постепенно, как магнитом, перетянуло в Московский геоактивный регион с его повышенной теллурической энергетикой и оптимальными возможностями ноосферных контактов. Сравниться с Москвой по пассионарному потенциалу могут только Урал и Сибирь — однако они появились в ожерелье современной России позднее. Даже Санкт-Петербург, хотя и расположен в зоне сочленения Фенноскандии с Русской равниной, в силу скорее исторических, чем геофизических и космоэнергетических причин не смог более двух столетий удержать звание столицы и геополитического центра страны (чаша Москвы, так сказать, на весах истории попросту перетянула). Кроме того, многие из великих деятелей русской культуры, чье творчество было так или иначе связано с Северной столицей, родились — за малым исключением — за ее пределами: Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Достоевский, к примеру, так же, как и самый блестящий русский полководец-пассионарий — Суворов, по рождению москвичи.
С Москвой так было всегда: стоило только здесь появиться пассионарной личности, как она находила благодатную почву для великих дел. Лучший (но не единственный) пример — великий князь Дмитрий Иванович Донской (1350–1389) (рис. 130). Типичный пассионарий, рожденный в Москве (и умерший тут же), он подпитывался энергетикой своего родного города. Именно он — и никто другой — оказался единственным вождем, способным сплотить русских людей вокруг Москвы и привести их к победе над Золотой Ордой. Хрестоматийные примеры лучшее тому подтверждение.
Рис. 130. Дмитрий Донской
Как известно, за три года до Куликовской битвы великому князю Дмитрию Ивановичу (тогда еще не имевшему прозвание Донского) удалось убедить других князей выступить против золотоордынского воинства. На нижегородскую землю он привел дружины из Москвы, Владимира, Ярославля, Юрьева, Мурома, Переяславля, но сам вскоре возвратился домой, доверив управление своему тестю — нижегородскому князю Дмитрию Константиновичу. То, что случилось потом, вошло в историю как побоище на реке Пьяне (приток Суры, впадающей в Волгу). Река Пьяна вообще имеет какой-то настораживающе-мистический облик: на местности (и, соответственно, на карте) она образует петлю — так, что исток оказывается почти вблизи устья. Роковое же сражение, произошедшее в этой «петле», подробно описано в Симеоновской летописи
