причинял вреда столице. Все записано. Двое, неизвестные мне пока что, хотели сжечь наши книги и подвести под подозрение бледных. Причина еще не известна, но я и это выясню. Пока я говорил с людьми, узнал: кто-то пустил ядовитый побег слуха. Кто-то сказал живущим на севере поселка, что до утра их дома опустеют, а сами они станут изгоями. Кто-то посмел объявить такое и назвать волей вождя. - Ичивари покосился на воина огня и добавил: - Разве можно оставить семьи без права разжечь огонь в очаге? И без очага...
Рыжее пламя в зрачках Утери качнулось и приугасло. Любой, кто способствует горению огня - делает благое дело. Всякий разделивший душу мечтает о тепле и полагает шкуру возле очага с горячим высоким огнем лучшим местом, священным.
- Они пришли с оружием! - опомнился Утери, рассмотрев тяпки в руках бледных. Рыжее безумие в его глазах наполнилось глубиной и яркостью. - Они...
- ... охраняют священного коня, - безмятежно продолжил Джанори, вежливо кланяясь воину огня и пробуя спешиться осторожно, почти ложась на гриву. - Воистину, дивное существо. Я пропитан счастьем и ощущаю прилив сил.
Ичивари подставил плечи, и гратио смог спрыгнуть ловко, даже не покачнувшись. Рука его неожиданно крепко пожала плечо сына вождя и чуть отодвинула к Шагари, одновременно выдергивая из пальцев листок с записями Банваса.
- Отведи славного коня в обиталище его, - тихо велел гратио.
- Отведи, - с нажимом повторил вождь, не дав сказать ни слова и даже шевельнуться.
Ичивари сжал зубы и пошел, цепляясь за гриву Шагари и ощущая себя предателем и трусом. И даже хуже: тем стариком-махигом, которого не убили бледные на корабле, потому что его закрыл Джанори. Заслонил собой, но махиг никому не признался в том, что принял помощь бледного сознательно и оставил его без защиты - тоже сознательно... ведь - так? Вот все повторяется, как в дурном сне, и он, сын вождя, уходит, а гратио снова остается один стоять против строя мрачных, упрямо молчащих воинов с ружьями. Против ранвари, спорить с которым и вождю непросто.
- Никто не может быть изгнан из своего дома, если нет за ним явной вины, - по-прежнему спокойно и уверенно сказал вождь. - Не следовало бы, добавлю, нарушать указания, требующие от вас пребывать в домах до рассвета. Но если вас привел сюда страх за семьи... такой страх ведом и самым сильным. Я понимаю его.
Ичивари позволил себе вздохнуть и чуть ослабить хватку сведенных судорогой пальцев, едва не рвущих гриву. Обойдется? Вождь сказал главное и теперь...
- Так ведь мы же деревья, - шумно сообщил все тот же фермер откровение, засевшее в голове и потрясшее воображение яркостью образа, - и лес нам дом. И мир зеленый. Наш.
Сын вождя прикрыл глаза и ощутил, как тишина наливается чем-то страшным, невидимым. Он долго носил нитку со знаком огня, он наполнил душу закатом, стоя рядом с мавиви. И теперь он мог даже не оборачиваясь понимать то, что пока оставалось скрытым для прочих. Горение безумия, ревущее и крепнущее, поднимающееся, текущее силой в крови ранвари. Ичивари шлепнул коня по шее, направляя к забору, и начал оборачиваться, уже понимая, что не успеет и даже если успел бы - ничем не помог. Нет ни защиты от этого, ни спасения. Разве что сама мавиви справится? Только она далеко, да и ей безумия столь жаркого и страшного видеть прежде, пожалуй, не доводилось.
- Мы махиги, здесь наш зеленый мир, - совсем тихо молвил ранвари, резко выбрасывая вперед руку. - Наш!
- Утери, нет! - голос вождя стал жестким, как удар.
Но ранвари уже не слышал никого и не видел, скорее всего - тоже. Рыжее горячее пламя в его взоре плясало так ярко, что само бросало блики. Ичивари обернулся и увидел это бешеное и неукротимое, нечеловеческое, рвущееся наружу. 'А воды-то нет в бочке бранд-команды', - скользнула в неровных тенях сознания мысль - и сгинула. Сын вождя уже рванулся назад, на середину улицы, к гратио. И опоздал. На кончиках пальцев ранвари возникло слабое свечение, разрослось и прочертило ночь языком пламени, в миг дотянувшимся до однорукого пожилого бледного. Такого маленького рядом с рослым могучим махигом, такого слабого, едва способного стоять на ногах.
Снова захотелось закрыть глаза. Ичивари видел сам десять лет назад, совсем маленьким, как вспыхивает и рассыпается спелыми шуршащими углями мокрая древесина корабля, съеденная одним движением такого же языка огня. Он знал: от беззащитного человека сила ариха, а точнее отражение и второй души его - ашрига, не оставит ничего, кроме пепла...
- Все-таки мы действительно деревья, как и вы, - задумчиво сказал Джанори в окончательной и первозданной тишине. - Я совершенно запутался... Как гратио, я должен был просить о даровании благодати, но мне явилось такое яркое видение неба, обнимаемого зеленью ветвей. И пламя далеко внизу, у подножья...
Ичивари сделал еще два шага, спотыкаясь и не веря себе, просто продолжая движение. Обнял гратио и толкнул в сторону, закрывая и оттесняя к забору, к самому боку священного коня. Ичивари пытался запоздало спасти совершенно живого гратио, от которого, правда, сильно пахло паленым волосом и дымом...
- Бегом, ровнее, - заревел Банвас где-то далеко, как чудилось слуху, отказывающемуся верить в происходящее. - Не плескать! Левой, левой, дышим и топаем все враз...
Топали и правда - слаженно. Усадив обмякшего, совсем бледного, бессознательного Джанори, сын вождя обернулся, продолжая бережно поддерживать голову гратио и ощущать сгоревшие до самых корней острые сухие иголки зачатков волос. Он отчего-то увидел сперва ноги бегущих, затем здоровенное корыто, выдолбленное из половинки ствола в два обхвата толщиной. Потом самого Банваса, багрово-бурого от натуги. И сыновей дубины-фермера, красных и сосредоточенных. И младших пажей, пытающихся тоже тащить, вместе со всеми.
- Сейчас погасим, сейчас, - приговаривал Банвас. - Потерпи.
Ичивари перевел взгляд на воина огня, на этот пень горелый - права была мавиви, и насколько! - и ужаснулся: одна зима отделяла его самого от такого вот безумия. Всякий раз, используя силу или просто теряя душевное равновесие - вспыхивать в самом прямом смысле. Ранвари лежал лицом вниз, черный, закопченный, неподвижный. Кожа на спине лопалась волдырями свежих ожогов, трескалась от мучительного и не проходящего жара.
Ряд воинов - Ичивари глянул на них и вздохнул с некоторым облегчением - давно сломался. Побросали оружие, торопливо наматывают на руки одеяла, шкуры. Без этого пока что нельзя и дотронуться до незримой пелены пламени - до взбесившегося и не желающего затихать ашрига, пожирающего свою жертву. Когда Утери оказался в воде весь, с головой, когда со стоном утек в темное небо пар, подобный дыханию безумия, раздался спокойный голос вождя.
- Банвас, теперь я вижу: бранд-команду следует увеличить. Сам выбери людей и установи дежурства, как мы с тобой говорили весной... Утери разместите в моем доме, ты и ты. Вы двое: отнесите и Джанори в мой дом, уложите обоих в гостевых комнатах. Благоволение духов явлено нам зримо. Ичи, передай мне бумагу, из-за которой ты привел сюда всех. Я буду говорить со стариками, и мы решим, к какой породе отнести ваши... деревья душ. И как нам теперь именовать Джанори. Он не мавиви и не ранва, но его умение поддерживать висари сил неоспоримо.
Вождь чуть помолчал, глядя на собравшихся. Ичивари отметил: вид у отца утомленный до предела, на ногах ему стоять не проще, чем больному Джанори после перехода от своего дома и до жилья Виччи...
- Идите все по домам и отдохните, - сказал вождь. - Это была длинная ночь, и она подарила нам мир, что особенно ценно. Но принять и оценить великий дар мы сможем только после отдыха, когда обретем силы осознать сполна произошедшее и осмыслить...
***
'Вера есть воздух, без неё задохнется душа. Вера есть вода - без неё доброта наша погибнет в пустыне обыденности. Вера есть солнце, взращивающее детей своих и дарующее им свет, тепло, радость. Вера есть почва, питающая ростки грядущих дел. Так я вижу и так ощущаю... Но как мне сказать это вслух?
