Каким именем назвать того, кто дарует свет, воду, дыхание и рост жизни? Увы, я помню лишь обрывки слов из проповедей гратио, приплывшего на этот берег с первыми фермерами. Я не могу винить в гибели его и подобных ему никого, только войну, унесшую слишком многих и породившую ошибки, искупаемые исключительно прощением, но не местью. Зеленый мир утратил так же много, если не больше: люди моря уничтожали древнюю веру народа сознательно и усердно, нельзя не признать очевидного.
Как же мне быть? Никто не призывал меня и не наделял правом гратио, служителя веры. Но я сам дерзновенно избрал путь и упрямо следую ему, совершая ошибки, смешивая осколки уцелевшего в памяти своей и чужой... Словно веру можно собрать подобно мозаике из цветных камней убеждений... и заблуждений.
Да простит меня Дарующий за ересь вольную и невольную. Умение прощать - это великий дар его. И пусть Плачущая не роняет черных Слез, взирая на мои метания, пусть однажды удостоит меня знаком надежды - этой радуги в ладони, звенящей в тон с живой душой...'
Гратио Джанори, личные записи
Река времени может долго катить свои воды по равнинам покоя, столь пологим, что не ощутимо течение и кажется, нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь этот покой без перемен и возмущений. И есть лес, покрывающий весь знакомый мир. Люди приходят, взрослеют, создают семьи и старятся, а кроны леса по-прежнему зелены, на плечах могучих вершин покоится свод вечности и ничто не может поколебать закон... Жизнь человека коротка, он ходит по земле и не наделен правом взлететь высоко, не постичь ему взглядом, брошенным из сини небесной - всей огромности реки времени. Человек не может из вышины проследить, замирая и благоговея, протяженность вод, укрытых туманов прошлого, не заглянет он и за горизонт грядущего.
Но однажды река меняется, достигая больших порогов. Скалы обстоятельств сдавливают её, мнут, уплотняют. Воды ревут и пенятся, события свиваются в тугие струи, разбиваются о камни преград или перепрыгивают валуны, казавшиеся неодолимыми еще недавно. Само тело времени меняется, и одна человеческая жизнь вмещает, кажется, всю его безмерную протяженность. И становится очевидным: люди важны! Именно их дела или бездействие, их мудрость или беспечность могут в считанные годы превратить могучую реку в застойное болото, выстроить плотину и прорвать её чудовищным напором единого, общего упорства... Люди способны менять русло реки, которой принадлежат их судьбы. И это открытие позволяет молодым гордиться собою. А старым... тем, кто сперва думает и лишь затем погружает весло в воды обстоятельств - им уже нет ни сна, ни покоя, ни радости. Для них сила людская - тяжкое бремя...
Я стал так думать недавно. Тогда и понял, что рулевое весло пора отдать более молодым. Осторожность моя сделалась опасно похожа на нерешительность, а взгляд мой, увы, слишком часто обращен за корму, в счастливую и деятельную юность... Потому что я осознал: реки судеб целых народов и миров могут однажды иссякнуть, высохнуть, сгинуть без следа... Наш зеленый мир не вечен, и держится он не на плечах секвой, нет. Это мы - главные деревья леса, именно мы подпираем свод сил и держим закон. Кнечно, если осознаем свое дело и подставляем спины, и не жалея себя, принимаем бремя.
Я помню нашу прежнюю жизнь. Праздник урожая и дни поклонения предкам, ночи пения, роднящего с духами, и стариков, которые с ними говорили... Я вождь, сын вождя и внук вождя. Мне ведомо куда более, чем иным. Уже давно духи не участвовали в наших праздниках, а может, они не отвечали никогда? Зачем им вслушиваться в ничтожную суету смертных, пока река безмятежно и лениво змеится по равнине? Удачные охоты и хорошие урожаи - лишь мошки-однодневки для невоплощенных, для единого дыхания самой жизни... Мы донимали высшее - мелочами. А когда пришла большая беда, не поняли, что мало просить о помощи и требовать мести врагу, осквернившему лес. Надо исполнять то, для чего мы, люди, допущены к плаванью по реке событий не бревнами, влекомыми потоком - но деятельными обладателями лодок и весел... Наш мир един с нами, мы просили его о помощи, но ведь и он ждал от нас того же! Он дал нам мавиви, которых мы не защитили. Он дал нам знание о неявленном, которое мы не восприняли. Он дал нам право менять самого себя - а мы не справились, даже не осознали величия дара. И тогда лес загорелся, упали первые старейшины секвойи... А мы повели себя не как люди - воплощенные духи с разумом, сердцем и силой. Мы впали в безумие и бежали, как олени. Мы рвали горло и мстили, как стая волков. Мы зарывались в норы и топорщили иглы, как дикобразы. Животное, неразумное и малодушное, победило. Мы стали спасать себя, но не лес и не зеленый мир.
Да, нас сжигала и убивала война, но мы победили. Отвернувшись от свежих язв пожарищ и глядя на поверженных врагов, нам было не сложно судить, миловать и карать, нас не донимали лишние вопросы. Мы полагали, что наши простые ответы достаточно хороши под сенью нерушимого закона - ведь по-прежнему зелены кроны уцелевших старейшин леса. Мы гордились собой: пороги позади, мы герои, и свершения наши останутся в памяти навсегда.
Но впереди уже нарастал гул большого водопада. И как одолеть его, никто из нас не ведал... Наши традиции - лодки на реке - разбиты. Наши законы - рулевые весла - утрачены или сломаны. Наша победа не конец пути, но лишь первый шаг его. Мы оказались слабы, не удержали на плечах свод закона. Он расколот.
- Дедушка, не молчи так грустно, - мавиви погладила плечо старого махига, забегая вперед и пытаясь заглянуть в его лицо. - Мне холодно и больно, когда ты так молчишь. Я не знаю, о чем - и не могу помочь.
- Я думал о реке судеб, - Магур улыбнулся, благодарно гладя ладонь Шеулы. - Моя мама была савайсари - 'поющая шепот асари'. Мы утратили большую часть песен, она передала их дочери, моей сестре, ей одной, как и велел закон. Сестра погибла в первую же ночь, когда люди моря напали на нас... И никто более не может петь для асари. Я узнавал. Из сорока племен лишь в пяти были знающие слова ветра, и только в одном старая савайсари выжила и кое-что помнила тридцать лет назад, но отказалась взять новую ученицу. Она верила, что отдала свой голос дочери и не смеет повторить тех же слов еще кому-то... От нашей древней веры осталось так мало, что дети возраста Чара считают её лишь сказкой. Красивой, старой и слишком наивной... Но разве можно быть детьми леса - не веря, не помня?
- Не знаю, - огорчилась мавиви. Лукаво улыбнулась. - Мой дед тоже не особенно верил. Он был врач, он старался все понять и пристроить к пользе лечения. Но асари ему благоволил. Даже без песен.
- Осенью я ушел из поселка... - вздохнул Магур. - Я перестал ощущать свою правоту, хотя продолжал судить, устанавливать и поправлять закон. Мне стало чудиться, что я создал слишком много лжи, безобидной и даже полезной... пока что полезной. Я научил пегого коня ступать с правой ноги, когда это важно. Я толковал сны стариков по своему разумению. Много разного. И все для блага махигов, только так. Однажды я заметил и осмелился признать: мы становимся похожи на людей моря, для которых их бог - способ управлять людьми и даже оружие. Мы тоже сделали ариха оружием.
- Не ариха! - возмущенно вскинулась мавиви. Довольно долго молчала, обдумывая сказанное. - Но ты прав, пожалуй. Наставник пришел, и вы его приняли, прекрасно понимая сколь велико зло и как оно вам необходимо в большой войне. А моя бабушка увидела это беззаконие и не вышла из леса, у неё тоже нашлись свои доводы, чтобы не вмешаться.
- Вот видишь... - плечи махига ссутулилась. - И я вознамерился идти и одолевать Арихада без веры, и еще тебя с собой веду... Мать наставника была савайархи, пела у большого огня для ариха, он с младенчества слышал и выучивал слова песен. Когда пришел срок, они смогли воззвать. Я первым приметил: не дух отвечает. Но в тумане у берега уже прорисовались знаками неотвратимой войны корабли людей моря. И я промолчал. Отдал ему двух своих учеников. Я надеялся, что мальчики смогут стать достойными ранва для новой мавиви, которую мы однажды встретим. Но я промолчал, обрек их на худшее и допустил сожжение прекрасных душ. Во имя жизни махигов... и леса. Я виновен не менее наставника, но я осмелился назваться твоим ранва.
Магур замолчал еще печальнее, и голова его опустилась ниже. Мавиви огорченно вздохнула, огляделась и указала рукой в сторону, предлагая посидеть и отдохнуть. Засуетилась, разворачивая одеяло и кутая плечи и спину нового своего дедушки. Тот не возражал, занятый горькими мыслями - пока не отвлекся. Виновато встряхнулся, скинул одеяло, свернул в валик и усадил Шеулу на мягкое и теплое.
- Я не знаю, вправе ли был просить тебя. Не знаю, если уж черпать истину с самого дна души, есть
