- Ты не чужая, придавить наставника я шел по своей воле, значит, и пострадавший от его злобы мне не чужой, - улыбнулся великан. - Ну, что ты будешь делать? Примочки менять я и сам могу.
- Восстанавливать висари, - пояснила Шеула, садясь на край кровати и примеряясь к руке больного. - У него жар, ты здоров, проще вас двоих слушать. Ему твое здоровье, ощущение и все иное... Не поясню на словах, знаю только на сакрийском, как Рёйм записал в Каноне. В одну сторону нельзя направить передачу, это как водоворот, ты отдаешь ему, но и сам невольно получаешь отдачу...
- У меня здоровья много, - с прежней безмятежностью заверил Гимба. - Давай, переливай. А молчать при этом обязательно? Это я к тому, что...
Ичивари сердито выдохнул и прикрыл дверь. Постоял в коридоре, старясь унять ревность. Собственно, ничего нового. Все девушки степи, сколько их есть, улыбаются и вздыхают, издали замечая Осторожного Бизона. Все юноши степи мрачнеют и вздыхают, оценив его чудовищную силу точно так же, издали. А он редко появляется в больших поселках. Хакка в первую войну приняли главный удар бледных, они были лучшими воинами и к тому же жили у самого западного берега. Большая часть ранва степи происходили из этого племени, они словно природой созданы - защищать. Хакка успели переправить на восток детей и женщин, задержав бледных надолго. Теперь уцелевшие семьи живут обособленно в пустынных срединных землях, у края лиственного леса. Во второй войне хакка не участвовали: просто некому было воевать... Но упрямейший Гимба подрос и решил, что опустевшие и осиротевшие исконные земли у берега надо обживать заново. И он начал обживать, чуть ли не в одиночку. Строил дома, перегонял скот, договаривался с вождями соседних родов. Сейчас несколько поселений уже заняты семьями, а этот неугомонный все носится, устраивает, присматривает - и всегда занят, и с ног валится от усталости, хоть и неутомим. Так что зря вздыхают девушки и напрасно сердятся юноши. Нет в мире мавиви? Но ведь всегда можно найти тех, кому нужна защита.
Ичивари вернулся в большую комнату приемов. Дед уже завтракал, слушал новости и думал. По опыту Ичивари знал: это надолго. Пока что можно выйти, подышать туманом, остыть и успокоиться. Стыдно: он полагал себя вполне исцелившимся, но вспыхнул злостью снова, стоило Шеуле улыбнуться хакке и подать ему руку. Потому что вдруг пришло осознание, большой болью сжавшее душу: сам он вряд ли станет ранва для этой или любой иной мавиви. Он слишком близко - так и было сказано - стоял от края огненной пропасти, он и теперь иногда вспоминает пламя и испытывает смутную жажду. Зато Гимба здоров. И ему все нипочем! Знает, что сказать и как перестать выглядеть в чужих глазах большим и страшным... Едва увидел Шеулу и повел себя так, как он, Ичивари, не смог. Ловкий.
- Чар, у-учи, - шепнул себе сын вождя. - Тебя опять понесло.
Он вышел на крыльцо и медленно вдохнул, процедил влажный прохладный воздух. Ветер переменился, морем больше не пахло, только хвоей и травой. Травой сильнее, младший паж приволок огромную копну, перевязанную веревкой, и засыпал в кормушки Шагари и кобыл. Как только доволок, такой тощий! Ичивари покосился на коня, почти собрался и его назвать в мыслях предателем - тычется мордой в ладонь недорослю, выпрашивает свеклу, готов уже и на спине прокатить, пожалуй. Но сердиться на счастливого пегого невозможно. Лучше спуститься и самому вычистить приятеля, от кончика носа и до копыт, так получится успокоиться вернее и надежнее всего. Дело долгое, неторопливое, позволяющее наблюдать за всей улицей и думать. Наставника больше нет! Вот ведь главное-то... В душе шевельнулась гордость за деда: а кто еще мог превратить злодея в факел и - до тла. Только Магур. Ни словом не упомянувший свои заслуги, деду это не требуется, его уважают за нечто иное, чем доблесть или сила, чем даже ум. Просто за то, что именно таков: настоящий кедр, который можно уничтожить, срубить, но никогда - вывернуть с корнем. Он глубоко связан с лесом, но при этом и людей видит до самого дна их души. Если разобраться, и отец - кедр... А сам он, Ичивари? Оценивая без жалости к себе последний сезон надо признать, что сам он, сын вождя, стал вроде ядовитого плющя, не имеющего корней и жадно пьющего чужие соки. Маму сколько раз до слез доводил, отца огорчал, к деду не ходил весной, в степи себя вел не лучшим образом, Шеулу жестоко обидел. И те девушки, которые ему улыбались зимой, в дальнем поселке фермеров... Им он не оставил бус и ни разу не помог по весне. Хотя тут случай особый: они не ему одному улыбались, и соседи говорили о них разное, а это были люди, не склонные к сплетням.
Поежившись, Ичивари вспомнил плачущую Лауру и нехотя пообещал себе навестить ферму и разобраться, как следует правильно поступить с теми девушками, не отворачиваясь и не делая вид, что ничего не происходило.
Недоросль-паж никуда не ушел, стоял рядом и следил за чисткой Шагари. Сын вождя покосился на полукровку, поманил, отдал скребницу и стал пояснять, как правильно вести по шкуре, как выбивать грязь и как потом гладить ворс щеткой. Разрешил расчесать гриву и хвост. У Шагари, священного коня, имеются собственные, для него вырезанные, костяные гребни - на зависть всем девушкам богатство...
- Чар, ты занят?
Ичивари провел скребницей по шкуре Шагари еще раз, обернулся, освободил руки и прошел к ограде. Облокотился на жердь, с интересом рассматривая Гуха, рослого, но тощего и нескладного ученика большого университета. Любимчика профессора Виччи, пропадавшего последние дни в пещерах и вот - явившегося в поселок. С победой и даже гордо вернулся тощий Гух: Томас ведь ни в чем не обвиняется... Тогда почему Гух так мрачен?
- Не занят. Я самый бездельный бездельник сегодня, - грустно признал сын вождя. - Томас уже дома?
- Он-то дома, - вздохнул Гух. - Но профессор Маттио... Мы такую штуку нашли в пещерах! Он глянул и велел срочно звать тебя. Сказал: это важно, и это пока только для вождя. Опасное оно, связано с людьми моря. Ты же знаешь профессора. Все шепотом и все с оглядкой.
Гух виновато развел руками. Осторожность и нерешительность Маттио Виччи были действительно общеизвестны. К тому же теперь стало понятно: ему действительно есть, кого бояться.
- Давай я позову отца. Хотя ты прав, он-то занят. И дед занят.
Ичивари оглянулся на дом, подумал о Шеуле, которой наверняка будет плохо после лечения. Деду нельзя уходить, он ранва. Отцу нельзя: он разыскивает в бумагах нечто важное, магиоры сидят у него за столом, Джанори пришел неспроста. Гимбе, и тому нельзя. Он тоже возле постели Утери и тоже при деле.
По улице прошли воины, ведя на коротких сворках двух псов. Кивнули Ичивари и жестом показали: частично осмотр долины выполнен, чужаков пока не замечено. Псы ни разу не брали след.
- Я сын вождя, могу и сам глянуть на вашу 'штуку', записать важное, рассказать отцу или позвать нужных людей, - решил Ичивари. - Далеко она? В пещерах? Сейчас возьмем двух-трех воинов, отец велел выходить из столицы с сопровождением.
- Зачем? Тут она, в лесу, рядом, - Гух махнул рукой на север. - Она не тяжелая, мы лошадь выпросили и везем. То есть Маттио везет, а я прибежал. То есть Маттио не везет, он прячется в лощине и вообще никуда не идет и причитает, и никак...
Гух поник и виновато покосился на Ичивари. Трусость, проявляемая мужчиной столь явно и открыто, должна по идее вызывать презрение. Но если ты ценишь человека, если уважаешь его, то и подобный грех, оказывается, сможешь простить. Гуху стыдно звать воинов и позорить профессора. Это так явно читается в его умоляющем взгляде... Ичивари покосился на пажа. Попросил самым тщательным образом вычистить коня, получил восторженные заверения в безграничности усердия. Улыбнулся: парнишка весь светится от счастья, ему доверили заботу о Шагари!
- Идем глянем на 'штуку'.
- Вот увидишь, в полчаса управимся, - оживился Гух. - Вдвоем мы его уж как-то из зарослей выманим. А без охраны он ни шагу...
Ичивари поправил нож, немного подумал и сходил за пистолем. Несколько таких, тяжеленных и вполне, по его мнению, бесполезных, изготовили оружейники, на пробу. Стреляют пистоли скверно, попасть в цель можно самое большее с пяти-семи метров. Зато выглядит оружие серьезно. Для трусливого Маттио - самое то... Лук ведь гораздо опаснее и надежнее, но бледные кривят губы и насмехаются: оружие дикарей. Намекают, что в первой войне они почти победили именно благодаря ружьям и пороху. И, надо признать, в их словах есть доля правды. Хотя дед объясняет все иначе, делая упор на слабость тактики жителей зеленого мира и разобщенность племен, на удаленность поселков друг от друга и доверчивость их обитателей. Бледных не сочли врагами, им позволили привезти на берег и пушки, и ружья, и стальные
