возникло секундное замешательство, но, к чести 'лейтенанта', сообразил он быстро — добыча очень кусучая, причём на длинных дистанциях.
Добивать? Не буду. Они вообще не успели выстрелить, пока мы вполне в понятиях. А вот последующие выстрелы будут лишними, это уже сверх этической нормы.
— Гоним, родная! — и мы пошли!
А всё равно мне было жаль уезжать из Манилы.
На большом столе кают-кампании спешащего к Шанхаю 'Клевера', на который моя подруга вывалила содержимое двух своих 'мешков', лежал целый блошиный рынок.
С Джайем мы помирились быстро. В конце концов, индус прав: узнай я, что лежит в пакете, не поехал бы и не увидел Манилу. Без посылки же приезжать с просьбами не в обычае. А без крыши там, новеньким, да беленьким… Так что остыл я быстро.
Гуркхи — с завистью, а потом и индус — безразлично, уже осмотрели 'глок', теперь ковыряются в куче, часто советуют то одно, то другое сразу же выбросить за борт. Но есть и зёрна в плевелах. Пара сувениров-амулетов вызвала искренний интерес гуркхов. Хар решил выкупить их у девчонки, а та, мгновенно сбросив ауру романтической дурочки, тут же включила швейцарское и спокойно обыгрывает его на торжище.
Но я их слышу плохо, меня интересует только один предмет.
Уже и лупу из ходовой рубки принёс, и спиртиком из аптечки его протёр.
Шарик небольшой, светло-коричневый, неброский, семь сантиметров в диаметре. Как вообще Ленни его заметила? Пока в руки не возьмёшь, ничего привлекательного не увидишь. Да ведь она, и взяв-то, не рассматривала, торопливо кинула в суму.
Не тяжёлый и не лёгкий. Скорее всего, это не камень, хотя могу ошибаться, более похоже на какой-то сверхтвёрдый пластик. Или редкий минерал?
Не царапается.
Рисунок очень тонкий, филигранный, детали даже в штурманскую лупу не видны, тут микроскоп нужен. Но кое-что угадывается.
— Ленни! — мне пришлось крикнуть, что привлечь внимание спорщицы.
— Что, чувак? — неохотно обернулась подруга.
— Ты у кого это купила?
— А… Там одна старушка сидела, возле второго продавца амулетов, ей ещё деньги нужны были, я же тебе тогда сказала!
И тут же вновь вернулась к интересному занятию.
Точно, вспомнил!
И бабушку, согбенную над кучей неприметного барахла, вспомнил.
Да. Старушка…
Когда же ты, Федя, теперь сможешь вернуться в Манилу?
И жива ли будет та самая 'старушка', неизвестно где добывшая такое…
Пожалуй, передо мной на белом пластиковом столе лежал крошечный глобус Нового Мира.
Глава 12
Прощай, такая разная 'New Юго-Восточная Азия'.
Впереди — край Ойкумены.
Шанхай становится настоящим Шанхаем только в дождь.
Почему-то именно долгий летний ливень проявляет те неопределимые запросто восточные полутона, которые и заставляют вас восхищённо шептать: — 'Да-да, это оно'. Откуда у меня это знание или предположение? Не из старых ли голливудских фильмов той натуралистичной поры, когда слово 'компьютер' было еще неведомо режиссёрам, и все натурные съёмки проводились там, где им и должно быть по сценарию. Писано в либретто: 'остров тропический, пальмово-кокосовый' — значит, туда и ехали, всей труппой мюзикла. А не плелись в гулкий зал с зелёными стенами. Я потому те старые фильмы и люблю, даже коллекционировал — именно тогда мир планеты Земля был зафиксирован таким, каким мы его уже не застали: чистые океаны и леса, самобытные города и народы.
Вот это я и имею в виду.
И ливень эту аутентичность проявляет и закрепляет.
Я сижу на подоконнике гостиничного номера и смотрю на мокрый Шанхай, слушаю, как маленькие разномастные крыши этого удивительного города под ударами тяжёлых литых капель разговаривают друг с другом. Плетёные и крытые, фанерные и черепичные, крыши из длинных листьев и аляпистые крыши из заплаток пластика и шифера — у каждой свой голос, своя история, свой рассказ. Наверное, это единственный шанс крыш лаосского квартала пообщаться не только друг с другом, но и с дальней 'роднёй' из других кварталов, ведь многие из них видят лишь небо.
Люди тоже изменились — надели шляпы. Разом исчезли тюрбаны и тряпичные повязки, сегодня в моде вьетнамское.
Zicke сладко спит послеобеденным сном, что неудивительно после такой трапезы. Натянула клетчатое покрывало на голову, только косички торчат, у неё теперь новый прикол и новый имидж — 'Пеппи Длинный Чулок'. В общем-то, не далеко отпрыгнула. Крепко спит, хорошо мы поели, плотно. Я всё больше на мясо налегал. Русский, значит, имею северные корни. А северные лао едят мясо. Сильфида же напала на салат с обжаренными в масле раковыми шейками, очень вкусный, кстати. Салат такого размера, что оснащение его раками потребовало, наверное, целого ведра этих членистоногих, причём уже отваренных до должной красноты. Местные мальчишки ловят их в искусственных запрудах Брахмапутры, невеликой речки, севернее Шанхая впадающей в Рейн. Речка эта вытекает из больших озёр в районе Нью-Дели и спокойно змеится вдоль жёлтого тракта, соединяющего столицы. Вода в ней чистая и тёплая.
Изредка я прямо с подоконника общаюсь с радостными мокрыми детьми, кричу им разнообразно- иностранное, уж что память вытолкнет:
— Бонджорно, бамбини!
— Аллоха, бача!
Орут что-то на разных языках, отвечают.
Им интересно посмотреть на полуголого белого, праздно сидящего на подоконнике.
Все дети здесь весёлые и жизнерадостные, в любых ситуациях. Детям в принципе это свойственно. Но шанхайских с базельскими не сравнить, у местных малоросликов сердца наружу. Вот один из пацанчиков на бегу остановился, что-то весело прокричал мне и точно в окно закинул самый настоящий банан! Маленький, зелёненький, но банан! Я ведь на базаре не присматривался к продуктовым рядам, сказывается холостяцкое восприятие жизни. Оказывается, растут.
Федя, растерявшись на секунду после подарка, метнулся в комнату и отдарился швейцарскими платёжными карточками, их в кошельке ещё много и они практически уже не нужны, всё нужное куплено и собрано. А лишний раз жадничать в этом новом мире не хочется.
Один из таких карапетов сидит внизу, под полосатым матерчатым, тяжёлым от влаги козырьком, это Пармеш, племянник хозяйки, он тут охранник. Я симпатичного сопливого пацана девятилетней выдержки кличу ностальгически — 'Пельмеш', ничё, откликается. Пельмеш старательно караулит 'автостоянку' гостиницы. Обычно на ней припаркованы китайские велосипеды завсегдатаев таверны, но ныне красуется объект поинтересней.
Стоянка, по местным меркам, просто огромная, пять метров на полтора; она огорожена плетёным забором, низкая калитка забрана в полосатые столбики. Эта повсеместная 'миниатюризация серьёзного' в шанхайской городской среде нравится мне больше всего. Вот, понимаете, как бывает: игрушечное, но настоящее. Ну, не прелесть ли!
Так вот, главный сегодня на стоянке — мой мотоцикл.
