маленькая девочка, девочка, чей отец убил собственную жену. Её мать.
Кошмарное, отвратительное зверство.
Да, тебе известен сей сорт измены… более того, предательства. О ту пору девочка была совсем мала, невинна и наивна. Быть может, ей нашептали, что мать покинула её, оставив семью. Быть может, она просто
И когда она распрощалась с невинностью, обретя с годами и умудрённый расчёт, — то начала допытываться, выспрашивать — но ни у отца, ни у кого другого, из тех, кто предъявлял право ухаживать за ней. Было бы глупостью доверяться
Ах, как же, как же… понимаю. Однако, желаю узнать, оставалось ли в её окаменелом сердце место и для отца?
И я, мне тоже хотелось бы это знать. Разумеется, поначалу она росла не без этого; дети не могут ни испытывать нежных чувств. Но что потом? Легко ли любви прорасти ненавистью, всецело изойти на рознь? Или та где-то глубоко внутри истекала слезами, даже восставая супротив Его? Мне не дано предугадать… Но лишь одно доподлинно известно: её рука привела в движение весь механизм, изъяла первый камень, спустив лавину
Вы
Да. Так и есть. Но надеюсь, она обретёт всё, чего вожделела.
Итак, такова была суть правопреемства Арамери: преемник избирался главой семьи. Будь она единственным претендентом, долгом было бы уверить того, чей образ нежно леяла в сердце, добровольно пасть жертвой в её честь, воспользовавшись силами Камня и передав изначальный сигил, впечатав в лоб. Будь претендентов более одного, и они состязались бы за право принудить поименованного жертвой избрать одного из них. Матушка была единственным наследником; не отрекись она в своё время, кто бы пал, подневольный, от её руки? Может статься, что она обрабатывала Вирейна по цельному вороху причин. Может, намеревалась улестить Декарта, чтобы тот сам отдал жизнь жизнь в обмен на её. А может, оттого она никогда боле и не возвращалась обратно — после свадьбы. После моего рождения.
Столь много осколков обрело место. Но куда более пока что неясно расплывалось. Я кожей чувстовала, сколь близко подобралась к кроющейся в тенях истине, но вот вопрос — сколько времени оставалось в запасе? Вся эта ночь и следующий день, помимо ещё одних суток — ночи и последнего дня. А напоследок — бал, церемония и… конец всему.
— Ты не можешь, — немедля вновь возразил Сиех, трусцой следуя за мною. — Йин, Ньяхдох, так же как и я, нуждается в исцелении. Ему не по силам справиться с этим под давящим надзором смертных глаз…
— Тогда я попросту не буду на него смотреть.
— Думаешь, это так
— Благодарствую, — отозвалась назад. Впереди замаячил поворот. Я приостановилась, прежде чем завернуть за угол. — Ступай и отдохни в моих комнатах, — посоветовала юному готлингу. — А когда я вернусь, то прочту тебе одну историю.
Он только огрызнулся на собственном наречии, да так что… впрочем, последнее не нуждалось в переводе. Однако, не так уж он был и зол — раз стены не рухнули в мгновении ока, а я не обратилась лягушкой.
Где найти Ньяхдоха, мне рассказала Закхарн. Прежде чем развязать язык, меня долго изучали пристальным взглядом, читая по лицу тяжёлым взглядом, каким с незапамятных времён оценивают решимость готового на всё воина. Сказанное ею было своего рода похвалой — или предупреждением.
Комната Ньяхдоха, как сказала Закхарн, располагалась посреди самого нижнего из жилых уровней. Дворец парил, укрытый в собственной тени, наползающей на изножье, а сердцевина не могла похвастаться ни единым окном. Именно здесь и ютились Энэфадех, на тот (неприглядный) случай, когда у них возникала нужда в пище, сне или любая иная причина, вызванная заботой о наполовину смертных телах. Закхарн не упомянула, отчего местом своей ссылки они избрали столь малоприятное местечко; но, впрочем, мне и так не составило труда догадаться о первопричинах. Здесь, далеко внизу, чуть выше зиндана, они могли куда сильнее ощущать близость Камня Энэфы, чем на узурпированном Итемпасом небе. Возможно, тягучее чувство
Этаж был тих и безлюден, когда я ступила из ниши подъёмника. Ни одна смертная душа из числа дворцового штата не осмелилась поселиться здесь… и я была не в праве их порицать (да и не особо хотелось, честно говоря). Да и кто бы захотел заиметь в соседях самого Владыку Ночи? Неудивительно, что уровень производил весьма мрачное впечатление; даже дворцовые стены, казалось, поблекли в сравнение с верхними ярусами. Всё здесь проницало тягостное
Но стоило завернуть за последний из поворотов, и я едва ненадолго не ослепла от внезапно полыхнувшей перед глазами яркой (яростной) вспышки. Мгновение, а перед глазами всё ещё стояла явившаяся в сполохе света женщина. Бронзоволикая, среброволосая (седовласая?), почти столь же высокая, как и Закхарн, — и прекрасная в суровой своей красоте, — словно в молитве она преклоняла колени посредь коридора. Свет источали крылья, вздымающиеся за плечами; крылья, покрытые сверкающими зеркальным отсветом перьями, инкрустированными внахлёст пластинами драгоценных металлов. Я видела её и прежде, эту женщину, единожды — в видении…
Я сморгнула полными слёз глазами, а когда открыла те вновь, свет уже бесследно исчез. Передо мной стояла теперь незвзрачная, грузная, с трудом взгромоздившаяся на ноги старуха. Кирью.
— Сожалею, — сказала я быстро, с чётким намерением прервать возвышенные или какие там, медитативные ли, божественные ли раздумья. — Но мне срочно требуется побеседовать с Ньяхдохом.
В коридор выходила лишь одна дверь, и сейчас её загораживала собой богиня мудрости. Она скрестила на груди руки.
— Нет.
— Леди Кирью, мне может и не выдаться иного шанса прояснить кое-что очень важное…
— Что непонятного? «Нет» на вашем языке значит нет, разве не так? Или кто-то здесь плохо разумеет сенмитский?..
Но прежде чем наш спор перерос в свару, дверь апартаментов падшего, зазмеившись трещиной, скользнула в сторону. Но в открывшуюся прореху было не разглядеть ничего, кроме подступившей к самому