Я могла бы размышлять целую вечность, взвешивать «за» и «против». Я мертва. Всё время мира в моих руках, стоит только захотеть.
Но я никогда не была чересчур терпеливой.
Открыв глаза, я села.
Декарта, у меня за спиной, захлебнулся вздохом, ловя ртом воздух, то ли в удушье, то ли в хрипе. Никто другой, кроме него, ещё не успел заметить меня, поднявшуюся на ноги, — и разворота, к нему лицом.
— К-как… именем каждого бога, ч-что… — Рот его раскрывался и закрывался. Глаза таращились.
— Не каждого бога, — сказала я. И поскольку я по-прежнему оставалась сама собой, даже после всего, склонилась вниз — улыбнуться ему прямо в лицо. — Только моим.
А после закрыла глаза, дотрагиваясь до груди. Тишина. Ничто не билось под пальцами: моё сердце было уничтожено. Но там крылось что-то иное, давая жизнь плоти. Я могла чувствовать это. Камень Земли. Частичка жизни, порождённая смертью, полнящаяся бесчисленными возможностями. Вероятностями. Семя.
—
29. Трое
Как и у всякого рождения, вначале была боль.
Кажется, я исходила криком. Думаю, в то мгновение много чего происходило. Смутное чувство неба, кружащего водоворотом высоко над головой, день, исходящий по кругу в день, и ночь, и снова в утро, и всё — за долю вздоха. (И если так, значит, движмое было вовсе не небесами.) Ощущение, что где-то во вселенной бессчётное число новых видов ворвалось в жизнь на миллионах планет. Знание, что с глаз моих сочились слёзы. И там, где солёные капли орошали землю, мхи, и лишайники, и плауны расползались повсюду тягучим ковром.
Я не могу быть уверена ни в чём из того ощущенья. Я и сама менялась, где-то в тех измерениях, что не описать смертным языком. И тем повергая, захватив, большую долю разумения.
Но когда с изменением было покончено, я открыла глаза и узрела новое. Новые цвета.
Зала попросту пылала ими, раскалённая добела. Радужные переливы небесной плоти полов. Искрящиеся золотом вспышки от разбросанной вокруг стелянной крошки. Голубизна неба… водянисто- белая, но теперь сменившаяся такой живой бирюзой, синью впополам с зеленью, что я таращилась в изумлении. Никогда ещё, за всю свою жизнь, говорю вам, не видав столь насыщенной синевы.
Следом пришли запахи. Тело претворялось чем-то иным, менее телесным, чем воплощённое, но форма его в эти мгновения была по-прежнему человеческой… как и чувства. И что-то кроме тоже было другим. После жадного вдоха на языке рассыпался колкий привкус редких капель воздуха, сливаясь исподволь с налётом крови, что слоем покрывала одежды. Я дотронулась до неё кончиками пальцев и слизнула. Соль, ещё больше металла, слабо отдающие горечью и кислицей. Разумеется, я ведь была весьма далека от того, чтобы назваться счастливой, в последние-то дни, прежде чем умереть.
Новые цвета. Новые ароматы, витающие в воздухе. Никогда прежде я не понимала так чётко, как теперь, что значит — жить во вселенной, утерявшей целую треть от себя. Война Богов стоила нам много сильнее, чем лишь смертные жизни.
Хаос вокруг застыл. Я не хотела ни говорить, ни думать, но нарастающее чувство ответственности толкалось в груди вопреки мечтательному забытью. Наконец, вздохнув, я сосредоточилась на окружении.
Слева от меня высились трое блистающих существ, сильнее прочих и много тягуче, гибче по форме. Я узнавала в них суть себя. Уставившиеся на меня с разинутыми ртами, с оружием, заледенелым в руках и когтях. Один из них вдруг переплавился иным обличьем — ребёнка — и вышел вперёд. Глаза его горели, широко распахнутые.
— М-мать?
Это слово не было моим именем. Я бы так и отвернулась равнодушно, не прийди на ум, что таковой жест ранит его. Почему то было так важно? Не знаю, но смутное чувство беспокоило меня.
Ответила взамен отрицающе:
— Нет.
И, поддавшись импульсу, протянула руку — взъерошить тому волосы. И без того вытаращенные глаза расширились ещё, чтобы набухнуть и плеснуться слезами. И он отстранился против, прикрыв лицо руками. Я не знала, чем успела задеть его, так что попросту поворотилась к прочим.
Ещё трое живых стояли справа… нет, вернее, лишь двое — и один полумёртвый. Тоже сиющие, хотя