С огромным уважением, Каррер Белл. От К. Белла господам Смиту, Элдеру и Ко
19 октября 1847 года. Джентльмены, сегодня утром мне вручили шесть экземпляров «Джейн Эйр». Вы предоставили роману все преимущества, какие могут обеспечить хорошая бумага, четкий шрифт и подобающий вид. И если он потерпит неудачу, вините в том автора, но не себя. Жду теперь суждения критиков и читателей.
Журналисту, романисту и драматургу Джорджу Генри Льюису
12 января 1848 года. Когда авторы пишут наиболее хорошо или, по крайней мере, наиболее бегло, в них словно пробуждается сила, которая становится их господином, прокладывает себе путь, отвергая все повеления, кроме своих собственных, диктуя определенные слова, будь то неистовые или сдержанные, и настаивая на их использовании, отливая новых персонажей, придавая невообразимый поворот событиям, отвергая старательно разработанные прежние идеи и внезапно создавая и принимая новые. Разве не так? Разве не должны мы противиться этой силе? И возможно ли ей противиться?
Эллен Насси
3 мая 1848 года. Я никому не давала права подтверждать или намекать, сколь угодно туманно, что я «публикуюсь»… вздор!.. Хотя мне приписывают двадцать книг, я не признаю ни одной. Мне ненавистна сама мысль об этом.
Уильяму С. Уильямсу
14 августа 1848 года. Полагаю, что первейшая обязанность Автора — верное служение Истине и Природе.
Уильяму С. Уильямсу
2 октября 1848 года. Мой несчастный брат понятия не имел, что его сестры совершили в литературе; он не подозревал, что они опубликовали хоть строчку; мы не рассказывали ему о своих попытках, боясь причинить невыносимую боль сожаления о впустую растраченном времени и талантах. Теперь уже он никогда не узнает. Сейчас я не могу распространяться на эту тему, это слишком мучительно.
Уильяму С. Уильямсу
21 сентября 1849 года. Два человеческих существа, которые понимали меня и которых понимала я, скончались… Потеря тех, кто на свете нам всех ближе и дороже, оказывает влияние на характер: мы ищем опоры средь того, что осталось, и, найдя, вцепляемся в нее изо всех сил.
Когда я тонула три месяца назад, спас меня дар воображения; его всестороннее упражнение помогло мне удержать голову над водой… теперь его плоды ободряют меня… я чувствую, что они позволили мне приносить радость людям… и благодарна Господу за то, что Он ниспослал мне подобный дар.
Уильяму С. Уильямсу (по прочтении «Эммы» Джейн Остин)
12 апреля 1850 года. Я прочла роман с интересом и именно такой степенью восхищения, какую сама мисс Остин сочла бы разумной и уместной. Ни теплота и энтузиазм, ни энергичные, проникновенные, искренние эпитеты совершенно не подходят для восхваления ее трудов: подобную несдержанность писательница встретила бы благовоспитанной улыбкой и хладнокровно заклеймила как эксцентричную и экстравагантную. Она необычайно успешно выполняет свою задачу — поверхностное описание жизни благородных англичан; в ее стиле присутствуют китайская скрупулезность, миниатюрная утонченность; она не тревожит читателя чем-либо неистовым, не пугает чем-либо глубоким. Страсти совершенно неведомы ей… чувства же она удостаивает не более чем случайной любезностью, сдержанным кивком; слишком частые заигрывания с ними нарушили бы гладкую элегантность ее повествования… Все, что смотрит остро, говорит метко, двигается ловко, достойно ее пера, но что бьется сильно и страстно, пусть и тайно, что гонит кровь по жилам… то мисс Остин игнорирует… если мои слова ересь, я ничего не могу поделать.
О ЛЮБВИ И СУПРУЖЕСТВЕ Эллен Насси
1 апреля 1843 года. Совершеннейшая глупость, которую я отвергаю с презрением, — это когда женщина, не обладающая ни богатством, ни красотой, делает супружество главным объектом своих желаний и надежд и движущей силой всех своих поступков.
Эллен Насси
2 апреля 1845 года. Знаю, что, если женщина хочет избегнуть позорного клейма охотницы на мужей, она должна поступать и выглядеть как мрамор или глина — холодной, невыразительной, бескровной; ведь любое проявление чувства, например радости, горя, дружелюбия, антипатии, восхищения или отвращения, свет непременно воспримет как попытку подцепить мужа. Не обращай внимания! Благонамеренная женщина всегда способна обрести утешение в собственной совести. А значит, не бойся показать свою истинную сущность, любящую и сердечную; не подавляй слишком сурово сантименты и эмоции, превосходные сами по себе, из пустого опасения, что какой-нибудь щенок сочтет, будто ты пытаешься его завлечь.
Месье Константину Эгеру
18 ноября 1845 года (перевод с французского). Месье… Лето и осень показались мне очень долгими… Я искренне признаюсь, что за время ожидания пыталась забыть Вас, ведь память о человеке, в новую встречу с которым не веришь, но которого тем не менее глубоко уважаешь, разрывает душу; и когда испытываешь подобные терзания в течение года или двух, становишься готов на что угодно, лишь бы вновь обрести душевное спокойствие. Я перепробовала все, искала других занятий, запрещала себе говорить о Вас даже с Эмили, но не смогла побороть сожаление и нетерпение… это поистине унизительно… не уметь властвовать над своими чувствами, быть рабыней грусти и воспоминаний, рабыней господствующей и непреложной идеи, тиранически правящей разумом. Почему я не могу испытывать к Вам ровно столько же дружеских чувств, сколько Вы испытываете ко мне — не более и не менее? Тогда я была бы такой спокойной и свободной… могла бы хранить молчание десять лет без малейших усилий…
Если бы мне запретили писать Вам, если бы Вы отказались отвечать мне, это отобрало бы у меня единственное оставшееся на земле удовольствие, лишило бы последней привилегии… Когда тоскливое и продолжительное молчание словно намекает, что хозяин отдаляется от меня… когда день за днем я жду письма и день за днем разочарование повергает меня в сокрушительное отчаяние, когда невинная радость воображать, как вы сочиняете и просматриваете свое послание, улетает прочь, подобно миражу… меня снедает жар… я теряю аппетит и сон… я изнываю.
Эллен Насси
10 июля 1846 года. Кто мог всерьез спросить, не собирается ли мисс Бронте замуж за викария своего отца? Вряд ли мне нужно разъяснять, что свет не видывал менее далекой от правды мысли… теряюсь в догадках, откуда вообще она взялась. Между мной и мистером Николлсом всегда существовала лишь холодная, отстраненная вежливость. Не представляю, как можно упомянуть при нем о подобном слухе, даже в шутку — это сделало бы меня посмешищем для него и его друзей-викариев на добрые полгода. Они считают меня старой девой, а я считаю их, всех до единого, на редкость скучными, ограниченными и непривлекательными представителями сильного пола.
