Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить

снова приводил анафематизмы Кирилла. Более спорной была попытка Зенона найти такие христологические формулировки, которые бы были приемлемы для обеих сторон. Там не упоминались такие опасные термины, как природа и лицо. Халкидон там упоминался лишь мимоходом и достаточно пренебрежительно:

Кто же мыслил или мыслит что-либо другое, теперь или в иное время, на Халкидонском или на ином каком соборе, того анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия с их единомышленниками[386].

Генотикон был попыткой найти богословский компромисс, что соответствовало нуждам империи, и на первых порах он действовал благотворно. Что бы христиане ни думали об одной или двух природах, одних из них «пленяло искусство составления этого указа, другие же отнеслись к нему благосклонно, потому что хотели мира». В 482 году даже такой твердолобый монофизит, как Петр Монг в Александрии, согласился на уступки и подписал этот документ. Совершилось нечто невероятное: несмотря на прежние конфликты, Петр восстановил общение с Константинополем [387].

Разумеется, нашлись и противники такого компромисса. Крайние монофизиты покинули коптских патриархов и стали анархичными acephali, «безглавыми», отвергавшими и императоров, и епископов, и эта радикальная группировка продолжала существовать в течение нескольких столетий. Но куда серьезнее была реакция на Генотикон сторонников Халкидона. Петр Монг подписал этот документ, а его халкидонский соперник в Александрии обратился к папе римскому с мольбой о спасении ортодоксии на Востоке. В ответ папа отлучил от церкви не только Петра, но также и Акакия Константинопольского. Монахи из сторонников Халкидона прикалывали постановление папы к одеяниям Акакия, когда тот служил Литургию, – чтобы это увидело как можно больше людей. Это свидетельствует о глубоком разделении в церкви, такая ситуация вполне сравнима с положением вещей за год-два до Второго Эфесского и Халкидонского соборов, только этот кризис был куда продолжительнее. С 481 по 519 год акакианская схизма отделила церкви Востока от церквей Запада, так что папы остались в стороне от событий и должны были считаться с властью готов, исповедовавших арианство. Когда в 490-х годах очередной константинопольский патриарх попытался уладить эту ссору и снова утвердить решения Халкидона, император сначала хотел его убить, но затем просто низложил его, обвинив в несторианстве[388].

Оказавшись в изоляции от великих церквей Востока, папы все меньше надеялись вернуть себе былое влияние. Об их отчаянии свидетельствует то, что они все откровеннее говорили о своих претензиях на господство, чего не стали бы делать, если бы находились ближе к политической реальности. В 494 году папа Геласий написал необычное послание, в котором он выразил идеи будущей так называемой теории двух мечей. В словах Христа о двух мечах Геласий увидел указание на две власти в мире: священническую и царскую. Как папа объяснял императору, религиозная власть всегда стоит выше светской, так что короли должны угождать священникам, а особенно папам. Несколько столетий спустя это послание обрело великую важность, оно стало основанием для папской власти над секулярным миром. Это в очередной раз показывает нам, как конфликт V века создавал основы для западной церкви Средневековья. Между 1070 и 1320 годами папы, опираясь на эту доктрину, низложили нескольких императоров и королей и вынуждали многих других униженно подчиняться власти церкви. Однако в 490-х эти необычайно дерзкие претензии указывали лишь на то, как далеко находился Рим от реальной власти или влияния на двор императоров. В ту пору доктрина Геласия выглядела не как мудрое предвидение будущего, но скорее как иллюзорное восприятие настоящего[389].

Власть монофизитов достигла апогея около 511–512 годов, когда ключевые посты в церкви заняли решительные противники Халкидона

Империя оставалась в руках «зеленых» на протяжении десятилетий, поскольку Генотикон удовлетворял монофизитов, но возмущал кафоликов. Анастасий, преемник Зенона (491–518), получил прекрасное богословское образование, так что он был кандидатом на престол патриарха Антиохии (это показывает, что граница между церковью и государством в те времена была очень тонка). Сам он придерживался монофизитских представлений, но не любил гонений и беспорядков. Поэтому он использовал мягкие меры, пытаясь привести две враждебные группировки к равновесию, и прибегал к ссылке и чисткам лишь в крайних случаях, когда кто-то злостно нарушал то, что мы сегодня называем социальными нормами. Он низлагал епископов лишь тогда, когда те «призывали к решительным переменам, скажем, когда они отстаивали Халкидон либо придавали его анафеме и когда это противоречило обычаям их окружения». Но, конечно, современники видели в этой умеренности опасное потакание еретикам. Позднее ортодоксы даже обвиняли императора в том, что он был тайным манихеем, то есть отрицал материальную реальность Христа[390].

Власть монофизитов достигла апогея около 511–512 годов, когда ключевые посты в церкви заняли решительные противники Халкидона: Тимофей стал патриархом Константинополя, Севир занял престол в Антиохии. Упрямые копты Египта могли видеть, что их представления начинают господствовать в церкви. Севир в послании уверял александрийского патриарха Иоанна в том, что он сам держится «той же веры папы Кирилла и папы Диоскора». Александрийские богословы верили в то, что Бог «воздвиг для церкви и царство, и священство: царство в лице благочестивого властителя Анастасия, священство в лице святейшего патриарха Севира на антиохийском престоле, облеченного в свет, который соделался рогом спасения для церкви, держащейся правой веры». Антиохийцы требовали от Севира, чтобы он сделал еще один шаг и открыто предал проклятию Халкидон. «Уже долгое время, – взывали они, – мы хотели стать участниками этого священнодействия. Освободи наш город от Халкидонского собора! Предай ныне анафеме этот собор, перевернувший всю вселенную! Да будет проклят Томос Льва! Тот, кто этого не сделает, тот волк, а не пастырь»[391].

Хотя даже Константинополь было слишком сложно контролировать. Когда Анастасий попытался добавить к Трисвятому слова «распятый за нас», в столице начались беспорядки с кровопролитием, что свидетельствовало о популярности Халкидона. Во главе бунтовщиков стояли монахи Akoimetai, «неусыпающие», у которых богослужение в течение суток, днем и ночью, не прерывалось. И не в первый раз недовольные обратились за помощью к женщине из рода Феодосия – к Аниции Юлиане, внучке западного императора Валентиниана III. Выкликая смертельно опасный лозунг «Риму – нового императора!», противники монофизитов стремились поставить на престол ее мужа вместо Анастасия, но тот благоразумно отказался от этого поста. Неудивительно, что за этим последовали крайне жестокие репрессии, поскольку ситуация была чрезвычайной, а режиму некуда было отступать. «Многие скончались под пытками, многих бросили в море» [392].

К самому началу VI века в церквах царило глубокое смятение, людям казалось, что настала сатанинская анархия

К самому началу VI века в церквах царило глубокое смятение, подобное тому, что сегодня происходит среди деноминаций в Америке, только мы уже к этому привыкли, а тогда людям казалось, что настала сатанинская анархия. Вот как ту эпоху описывает историк церкви Евагрий:

Халкидонский Собор в то время не был ни явно признаваем в святейших церквах, ни вовсе отвергаем, – и каждый из предстоятелей распоряжался так, как ему заблагорассудилось. Только некоторые из них весьма мужественно отстаивали, что было изложено на том Соборе, и не дозволяли ни выбросить какой-нибудь слог из его определений, ни допустить в них перемену хотя бы одной буквы, и с великой горячностью волнуясь, никак не принимали в общение тех, которые отвергали его постановления. Другие же не только не признавали Халкидонского собора и его определений, но и предавали анафеме как самый Собор, так и Томос Льва[393].

Христианский мир разделяли суровые акты взаимного отлучения:

…Ни восточные епископы не имели единения с западными и ливийскими, ни те – взаимно с восточными. Дело дошло до величайшего беспорядка; ибо как восточные предстоятели не входили в общение между собой, так и распоряжавшиеся престолами в Европе и Ливии не благоприятствовали ни взаимному единению, ни единению с предстоятелями вне их границ[394] .

Вспышки насилия на почве веры могли возникнуть в любом месте в любое время. Чтобы лучше