попивая превосходный светлый индийский ром, который Шейн наливал ей в высокий стакан. Она была заинтригована какой?то его святостью, чрезмерной добротой, которая всегда граничит с извращенностью.
Она врала Луису, говоря, что нашла себе частные уроки в Квинсе. Шейн настаивал на том, чтобы платить ей, чтобы избежать подозрений. Может быть, поэтому она позволяла ему так к ней прикасаться. У Шейна было кольцо с его инициалами, которое он любил прижимать к ее векам, оставляя на них клеймо собственности, которое было потом видно всякий раз, когда она моргала.
Возвращаясь на поезде к Луису, она перебирала пальцами двадцатки, которые давал ей Шейн, и не испытывала ни малейшего чувства вины. Скорее — формулировала Виолет — она создавала свои собственные тайны, свои собственные желания, свои собственные темные места, и уже не была той простодушной светловолосой девочкой–оптимисткой, с душой нараспашку, которая бодро убеждала людей употреблять слово «верхний» вместо слова «нижний», слишком глупой для того, чтобы познать удовольствие, которое получаешь, обманывая кого?то.
Джун только что испуганно сказала Луису, что Сьюзи Минтерн никогда не была в Ботсване.
— Виолет подставила нас, — говорит Джун.
Луис чувствует не столько вину, сколько глупость своего положения. Она победила его в его собственной игре. Мысль о том, что кто?то может наблюдать за ним самим, никогда в жизни не приходила ему в голову. Он чувствует, что новость вызвала у него дрожь — то ли отвращения, то ли возбуждения, он еще точно не знает.
Джун смотрит на него коровьими глазами, поглаживая рукой свою сумку. Луис хватает сумку и грубо сует руку в ее шелковые внутренности. Он достает из нее их фотографию, сделанную в «Орлином Гнезде».
— К
Джун пытается вырвать у него фотографию, но Луис, подняв ее над головой, разрывает ее на мелкие кусочки.
Солнце светит сквозь ее газовое платье, и Луис видит ее всю. С отвращением, он отталкивает ее. Такая же, как любая баба, бормочет он, направляясь обратно к усадьбе. Не то, чтобы он не любил женщин. Отвращение у него вызвало то, что Джун пыталась выставить себя какой?то особенной.
Другое дело Виолет, — с гордостью думает он по дороге к часовне, где будет венчаться. Все время Виолет внушала ему, что она всего лишь самая обыкновенная девушка, а оказалось, что она сделана из того же извращенного теста, что и он.
Снова включается автоответчик, и мужской голос, записанный на фоне звуков Синатры, говорит: «Меня нет дома, но если вы оставите свое имя и номер телефона…»
Виолет начала было говорить, потом замолчала. Вместо этого, она поворачивает трубку в сторону Сотутских Гор, чтобы записать для Шейна крики орлов, которые кружатся над покрытыми снеговыми шапками пиками, и лимонный свет солнца перед закатом и то, что она чувствует всего за несколько минут до того, как даст брачную клятву. А что она чувствует, на самом деле? Она не может точно сказать, но какая?то ее часть подсказывает, что нужно найти какой?то смысл в том, что Шейна нет дома и он не сможет ее утешить, и что ее что?то подтолкнуло к правильному решению, несмотря на тайные жизни, которые вели она и Луис. Вешая трубку, она ощутила приступ клаустрофобии, как будто горы и небо давят ее, превращая огромное пространство возможностей стремительную, четкую траекторию ее жизни.
Когда дыра уже достаточна глубока, она кладет в нее обрывки фотографии, потом подошвой босоножка засыпает ее землей. Она утаптывает землю. Топ, топ, топ. В детстве она брала уроки танцев, и сейчас вспоминает шаги: раз–два–три, раз–два–три, топ–топ–топ, топ–топ–топ.
Положив руки на бедра, она танцевальными шагами двигается к входу в конюшню, но останавливается, увидев там Луиса, который стоит, прислонившегося к стене. Он жестом подзывает ее к себе, кладет ей руки на плечи и поворачивает лицом к стене конюшни, прижавшись к ее спине. Сквозь большую дырку в стене они смотрят на мужчину в ковбойской шляпе и со спущенными джинсами, который грязной рукой поглаживает свой чудовищных размеров член. Он стоит над молодой обнаженной девушкой, лежащей на подстилке для лошадей, на загорелых ногах ее — шлепанцы. Он смотри на нее широкими и пустыми глазами, такими же, как у лошади.
Джун чувствует, что у Луиса, прижавшегося к ее газовому платью, начинается эрекция. Он сильно сжимает ее, как подушку или одеяло или что угодно, за что можно взяться, и начинает беззвучно плакать.
Ему уже пора идти в часовню, расположенную в чистом поле позади усадьбы. Он слышит, как «Свадебный марш» Мендельсона звучит над сухой травой. Неожиданно он сует руку в карман своего пиджака. Никто не видит, как он кладет конверт, наполненный фотографиями в забытую Джун сумку. Никто не видит, какое облегчение он после этого испытывает, — как будто похоронил родственника, который долго и тяжело болел.
Она видит, как стоящий у алтаря Луис с удивлением наблюдает за ней, как если бы она была статуей, только что сошедшей с пьедестала. Он смотрит на нее, и ей достаточно одного взгляда, чтобы понять, что он знает, что она знает. Ее пробивает дрожь. Виолет входит в часовню.
Она нюхает у себя под мышкой, потому что именно там человек пахнет сексом. Но ей удается учуять только запах лошадиного дерьма и сена. Она колеблется между чувством победы и потери, между ощущением, что она нашла в себе что?то такое, о существовании чего и не подозревала раньше, и чувством, что она что?то потеряла навсегда. Во время всего пути по дороге, длиной в милю ей ни разу не приходит в голову, что она только что испытала и то и другое, и это — одно и то же.
Фургон, оборудованный под полевую кухню, везет молодоженов, а гости идут от часовни к усадьбе пешком. Фата Виолет цепляется за изгородь и тянет за собой искусственную белую косичку, которая теперь лежит в колее, как свернувшаяся спящая змея.
В руке она держит что?то, напоминающее кусок спасательной веревки. Джун занята тем, что расплетает ее своими горячими пальцами. (Она никого не может спасти, а ее уж точно). Вдруг — без помощи какой?либо отражающей поверхности — она очень четко видит себя со стороны, видит всю абсурдность этой картины: она плачет в фургоне полевой кухни, теребя пальцами клок искусственных волос, ногти выкрашены глубоким, грустным красным лаком, который она выбрала из?за его названия — «Другая женщина» — и, впервые за долгое время, Джун смеется над собой.
На заднем плане гости прыгают и крутятся, танцуя на паркетном полу. Дедушка Джо снял пиджак и набросил ей на плечи, а сам пошел подогнать машину. Он представляет себе, как вечером почитает или, может быть, один поиграет в криббидж[5]на кухне, делая ход сначала за себя, потом за Розу, пытаясь при этом забыть, какие у него карты всякий раз, пересаживаясь с одного стула на другой. Но, может быть, он просто выключит свет и максимально приблизится ко сну, переключая телевизор с канала погоды на ток–шоу, наслаждаясь тем, что совершенно один в мире и заботливо держа
