костей и мяса слепо тащился через кухню. Наверное, этот шизоидный путь изувеченного кота продолжался довольно долго – с момента возникновения реальности мисс Рейсс. За три с половиной часа агонизирующий комок плоти прополз полкухни.
– Но он не должен, – сквозь рыдания выла Марша, – он не может быть живым!..
Метнувшись во двор, Джек схватил совковую лопату, подцепил страшный груз и вынес его на задворки. Моля Бога о скорейшем избавлении от мук несчастного животного, Джек наполнил водой большое ведро и опустил туда дрожащую массу.
Даже в столь плачевном состоянии кот упорно пытался выбраться из воды. Но в конце концов с последней конвульсией погрузился на дно и расстался с жизнью.
Гамильтон сжег останки, торопливо вырыл яму и закопал их. Спрятав инструменты и умывшись, он вернулся в дом.
Прошло всего несколько минут, но Джеку показалось, что минула целая вечность. Марша тихо сидела в гостиной, обхватив руками колени, и отрешенно смотрела куда–то в пространство. Когда Джек оказался рядом, она не подняла глаз.
– Милая… – позвал он.
– Кончено?
– Кончено. Балда умер. Можно только радоваться, он теперь недосягаем. Никто больше не причинит ему боли.
– Даже завидно. За нас–то она еще не принималась.
– Она ведь кошек ненавидит, а к нам, надеюсь, подобных чувств не питает.
Марша повернулась к мужу:
– Вспомни, что ты ей сказал тогда ночью! Ты испугал ее. И она это наверняка запомнила.
– Да, вероятно. Она ничего не забывает.
Джек вернулся на кухню и сам приготовил кофе. Он уже разливал его по чашкам, когда тихо вошла Марша и стала доставать сливки и сахар.
– Вот в этом и заключается ответ, – проговорила она.
– На какой вопрос?
– На вопрос, можно ли нам жить. И ответ – отрицательный. Хуже чем отрицательный.
– Хуже отрицательного ничего не бывает, – вяло возразил Джек, сам прекрасно понимая, насколько неубедительно звучат его слова.
– Она нездорова?
– По–видимому. Паранойя плюс мания преследования. Все, что зацепит ее лягушачий взгляд, тут же становится звеном в цепи всеобщего заговора.
– Но теперь, – вздохнула Марша, – ей не о чем беспокоиться. Потому что она впервые в жизни может сокрушить любой заговор.
Прихлебывая обжигающий кофе, Гамильтон рассуждал:
– Думаю, она действительно верит, что создала копию истинного мира. По крайней мере, своего. Боже правый, ее истинный мир запросто переплюнет самый лютый глюк алкаша или торчка!
Он с минуту помолчал, затем продолжил:
– То, что она сотворила с Балдой… Маньячка, очевидно, решила, что с ней проделали бы то же самое, попадись она в лапы воображаемых врагов. Натуральная фобия. Она свято верит, что все решается именно таким способом.
Поднявшись, Джек обошел комнаты и приспустил шторы. Солнце уже село. Пустынные улицы окутала темень.
Джек открыл ящик стола, достал пистолет 45–го калибра и принялся набивать обойму.
– Она глубоко заблуждается в собственном всевластии.
Он сунул оружие во внутренний карман пальто. Пальто оттопырилось бугром на груди.
Марша грустно улыбнулась:
– Ты похож на бандита.
– Я частный детектив.
– А где твоя секретарша с шикарным бюстом?
– Это ты, – улыбнулся Джек.
Марша застенчиво подняла руки:
– А я все гадаю: заметит муженек, что жена… в норме?
– Уже заметил.
– И как?.. – лукаво спросила она.
– Придется терпеть. Во имя былых времен.
– Так странно… Чувствую себя почти толстухой.
Плотно сжав губы, Марша прошлась по кругу.
– Тебе не кажется, что я снова привыкну? Но все равно ощущение странное… Эдит Притчет здорово заморочила мне мозги.
Гамильтон с иронией ответил:
– Это в прошлом. Теперь нас несет по другой колее.
Стыдливо пряча свою радость, Марша предпочла не расслышать последнюю фразу.
– Давай, Джек, спустимся вниз! В нашу музыкальную комнату. Там можно… расслабиться и послушать музыку.
Подойдя вплотную к Джеку, она положила свои маленькие ладошки мужу на плечи:
– Пойдем?
Джек резко отстранился:
– В другой раз.
Оскорбленная и удивленная, Марша опустила руки:
– В чем дело?
– А ты не помнишь?
– О!.. – Она кивнула. – Та девица, официантка… Но ведь она исчезла! Когда вы с ней были там.
– Она не официантка.
– Вероятно, да.
Лицо Марши посветлело.
– В конце концов она же вернулась! Так что все в порядке. Разве нет? И знаешь, Джек… – Она с надеждой заглянула ему в глаза. – Я не обижаюсь из–за нее. Я понимаю…
Джек так толком и не понял, раздражает или забавляет его это странное признание.
– Что же именно ты понимаешь?
– Ну, как… ты чувствовал себя тогда. В том смысле, что к ней это не имело никакого отношения, она была всего лишь предлогом. Ты выражал протест.
Гамильтон привлек Маршу к себе:
– Ты невероятно широко мыслящая натура!
– Я считаю, что на вещи надо смотреть по–современному, – важно заявила Марша.
– Рад это слышать.
Высвободившись из объятий, Марша игриво потянула Джека за ворот рубашки:
– Ну, пойдем?.. Ты так давно не крутил для меня пластинки… Я жутко ревновала, когда вы вдвоем отправились вниз… Давай послушаем что–нибудь из наших любимых!
– Ты имеешь в виду Чайковского? Ты всегда ставишь его, когда говоришь о «наших любимых».
– Иди включи свет и отопление. Чтоб было светло, тепло и уютно. Тогда я и приду.
Джек склонился и поцеловал ее в губы.
– Все будет просто излучать эротику, – пообещал он.
Марша наморщила носик:
– Излучать? Эх, вы, физики!..
На лестнице было темно, тянуло холодом. Осторожно ступая, Гамильтон спускался во тьму. Хорошее настроение понемногу возвращалось к нему вместе с предвкушением привычного ритуала любви. Беззвучно напевая про себя, он спускался медленным шагом, по долгому опыту прекрасно зная, куда поставить ногу,