Особое место в творчестве Дикинсон занимает природа. Здесь она опять-таки перекликается с философией бостонских «трансценденталистов». Эмерсон, в частности, считал, что Вселенская Душа, несмотря на свою трансцендентность, постоянно «перетекает» в природный мир, наполняя его красотой и содержанием.15 Именно в умении взглянуть на мир обновленным взглядом, взглядом, способным узреть в материальном мире проблески «духа», и заключается основная задача человека, особенно человека творческого. Именно поэтическое художественное восприятие, когда с природы сдувается пыль обыденности и она (по выражению Дикинсон) кажется наполненной «привидениями», помогает воспринимать мир одухотворенным, осмысленным и прекрасным («Вскройте Жаворонка! Там Музыка скрыта… / Отомкните поток! Он насквозь неподделен…»).16 Особым талантом поэта является способность увидеть «возвышенное в простом», увидеть «дух» в таких обыденных вещах, как трава, речка, вечерний закат.
Однако назвать Дикинсон «идиллической» поэтессой никак нельзя. Ее «уход» был единственным возможным в данных условиях бунтом против окружающей действительности. А что еще могла сделать провинциальная пуританская девушка XIX века с таким ярким талантом? Стать скучной и ограниченной «матерью и женой»? Шокировать окружающих своевольным поведением? И то, и другое ей было чуждо. Ее бунт был не только бунтом против мещанского окружения, но и против самой себя. Когда Дикинсон писала, что она «нерелигиозна», это нельзя понимать прямо. Имелось в виду, что ее не удовлетворял тот конформизм и респектабельность, которые приобрела, в прошлом «боевая», пуританская религия (одна из разновидностей кальвинизма). Тем не менее, ее стихи наполнены драматическими раздумьями о смерти, о Божьей милости, о несовершенстве этого мира, об одиночестве человеческой души — темами весьма характерными для пуританина, судьба которого предопределена заранее, а взаимоотношения с Богом сугубо индивидуальны.
«Внимание пуритан к своему собственному духовному миру создало предпосылки для возникновения традиции ведения дневников преимущественно религиозного содержания. Состояние, нашедшее отражение в этих дневниках, можно охарактеризовать как „пассивное одиночество“. Кальвинист действительно одинок в своем стремлении к спасению — никто не в состоянии помочь ему ни словом, ни делом. Сам он не может что-либо предпринять, так как его судьба от века предопределена Всевышним. Но если в земной жизни верующих объединяет община, личностные связи, то после смерти человек оказывается одинок. В то время как у католиков и православных связь живых с умершими подчеркивается путем молитв, поминовений, то кальвинисты (как и прочие протестанты) считают, что подобная практика не соответствует Писанию».
(А. Гришин)
Но и здесь Дикинсон берет на себя смелость размышлять и сомневаться:
