— Не всегда… Зато у тебя открылся дар.
— Ты издеваешься?
— Может быть…
— Ну, сама посуди, ведь это же официальная передача.
— Поэтому вдвойне противно.
— Ну что ты хочешь от меня?! Ну что ты все время треплешь мне нервы?
— Я от тебя ничего не хочу. Уже давно ничего не хочу!
— А от себя ты чего–нибудь хочешь? Ну что ты все издеваешься надо мной, а сама–то что? Ну что ты такое?
— Я некрасивая женщина в очках. И все.
— Брось трепаться, это давно уже не так…
— Тогда не знаю… Я хочу оглядеться, пожить, посмотреть.
— Ну что у тебя за жизнь? Что ты видишь? Что ты корчишь из себя черт знает кого? Ну, потрепалась там о всяких принципах, так уже и хватит. Теперь надо подумать, как жить дальше. Детство кончилось.
— Ты считаешь, что я трепалась, Сережа?
— Неужели ты говорила всерьез? Знаю я эти ваши штучки, но они нужны до поры до времени, чтоб понравиться… Сейчас это уже не нужно ни тебе, ни мне…
— А что нам нужно, Сереженька?
— Ты прекрасно знаешь.
— Стараюсь понять.
Я соглашаюсь даже чаще, чем надо. Напрасно мой папа говорит, что я «не люблю критику». Я совсем не так уж удовлетворена собой. Каждый упрек Сергея и родителей оставляет в моей душе осадок. И я начинаю думать: а правда, что я такое?
Что есть у меня кроме глупых фантазий? Не совру, наверное. Но промолчать могу. Поддакнуть, согласиться, хоть не согласна.
Почему? Может быть, потому, что я слишком боюсь осуждения окружающих, слишком стараюсь нравиться всем, а это уже такая зависимость, при которой можно совсем потерять себя.
Где мой ребенок? Почему, если я люблю Сергея, если я хочу быть естественной и независимой, я не родила ребенка? «В таких случаях все так поступают», — сказала Лиля.
Но почему я так быстро согласилась, что это правило и для меня тоже? Ведь я претендую быть не такой, как все.
Я придумываю красивые сказки, оправдываюсь хорошими словами, но, наверное, никогда не смогу защитить их в жизни, потому что кроме слов и неясных желаний у меня, кажется, ничего нет.
Алька не умеет так болтать, не умеет выдумывать, она живет тем, что выдумываю я, но придет время, и она сможет постоять за то, что выдумаю я. А я откажусь от всего, даже от себя. Даже то, что я несмотря ни на что все еще с Сергеем… Хотя… Надо же мне кого–то любить?
А люблю ли? Тогда почему сердце заходится, как больной зуб, стоит только подумать, что мы разойдемся? Почему мне бывает так пронзительно стыдно за него?
Этот стыд за других знаком мне с раннего детства. Когда у нас собирались гости и мама, чуть–чуть выпив, начинала петь цыганские романсы своим чересчур громким голосом, мне было точно так же стыдно. Я тянула ее за рукав и умоляла не петь. Мама отмахивалась, гости ругались, а я стыдилась этой ее громкости и плохого слуха…
Я разбираюсь в себе, я не люблю себя… Я сама не люблю себя. Тогда почему же кто–то другой должен меня любить? Как мне жалко себя. И что мне делать? Что делать? Кто бы знал, как не хочется оставлять все так, как есть.
Что же делать?
В телевизионной программе мой портрет. Родители еще не знают, в чем дело, но уже рады. Наконец–то в пику соседям и знакомым есть доказательства, что их непутевая дочь тоже что–то собой представляет… Если б они знали, в чем дело, они бы так не радовались.
А пока они настраивают телевизор. Я же знаю только одно: самое главное — вовремя смыться.
— Ты не будешь смотреть передачу?
— Нет.
— Почему?
— Потому что это муть собачья…
— Замолчи! Разве могут показывать муть по телевизору?
— Еще как могут!
Я хватаю пальто — и на улицу.
К Сергею идти неудобно. С некоторых пор у нас такие отношения, что так просто и не придешь. К девчонкам — не хочу: нечем хвастать, а врать я давно отвыкла. А на улице холодно — все–таки зима. Алька работает в вечер. Выхожу на Невский. Просто так, авось повезет, кого не встретишь на Невском…
Но когда некуда пойти, искать в толпе знакомых — то же самое, что искать рубль на тротуаре, когда нет денег.
Все–таки я иду и упрямо разглядываю прохожих.
— Гражданка, вы арестованы… — так шутить может только Светка.
— Привет, что ты тут делаешь?
— Я же тут живу… Только что видели тебя по телевизору…
— Серьезно?
— А ты что, не знаешь?
— Откуда мне знать… Ну и как?
— Ты знаешь, даже не так смешно, как я думала… Как–то грустно получилось. Моя мама сказала, что ты можешь идти в артистки.
Сам бог послал мне Светку. В последнее время мы не очень чтобы общались. Ссор не было, ничего плохого, а так — несколько взглядов и прошлая ревность. Я даже как–то соскучилась по ней. Я всегда начинаю тосковать по людям, если они живут рядом, а общения не получается.
— Ты сейчас пойдешь ко мне, раз уж я тебя встретила, — категорически сказала она.
— Почему это?
— У меня день рождения… Я вот только за хлебом выскочила…
— Поздравляю… Только мне неудобно как–то, я же не одета…
— Я тебе дам что–нибудь…
Во мне лимонадными пузырьками забулькала радость. Во–первых, потому, что со Светкой хорошо получилось, а во–вторых, потому, что было куда пойти.
Мы зашли в булочную, а потом пошли к Светке.
Таких квартир я еще не видела. Там было пять или шесть комнат, и все такие большие, как наша. В одной Комнате была даже гимнастическая стенка и кольца. Ничего себе! Где–то шумел народ, но я так и не смогла сразу сообразить где, потому что квартира была уж слишком большая.
— Идем ко мне, я дам тебе что–нибудь надеть…
Ее комната была просторная и светлая. Все стены обвешаны ее портретами, начиная с месячного, наверное, возраста.
Светка раскрыла шкаф.
Уж на что я не тряпичница, но тут мои глаза разбежались. Интересно, сколько надо мужества, чтобы,
