— Кто тебе это сказал?
— Мама. Семеновна усмехнулась, загнула палец:
— Разогни.
— Честное человечье, — прошептала Леночка.
— Дети в капусте не валяются. Их рожают, — сказала Семеновна тоном превосходства.
— Это тебя, может, рожали, а меня в капусте нашли, — надулась Леночка.
— Как же! — Семеновна даже засмеялась. — Уж что родили, так я это точно знаю. Только, может, тебя кто родил и в капусту кинул, а твоя мама тебя подобрала? Только она тогда тебе не мама, — Семеновна уселась прямо на грядку и продолжала философствовать вслух: — Моя бабка меня б в капусте не подобрала. Это уж точно. Ей со мной чистое наказание. Меня точно родили. Куда им от меня деться? А если б она меня в капусте нашла, то она б меня скорей в Колбасихину капусту перекинула, от греха подальше. У Колбасихи–то peбят нет, ей никак не родить, — грустно посетовала Семеновна.
Леночка стояла и ковыряла грядку красной туфелькой. Она о чем–то думала.
— Семеновна, а у тебя куклы есть? — наконец спросила она.
— Была одна, да сгорела. Баловство все это. Зачем мне кукла? У меня и так делов много.
— Как сгорела? — с блаженным любопытством спросила Леночка.
— А так. Уснули мы с ней, а коптилка горела. Бабка ушла Лимонку смотреть, она тогда как раз телилась. А у меня лента загорелась. Пока бабка–то меня тушила, кукла и сгорела.
— А у меня есть вот такая кукла, — развела руками Леночка. — И букварь, чтоб читать учиться. Хочешь, покажу?
— Хочу, — прошептала Семеновна, и сердце ее забилось часто–часто. Она представила, какая это должна быть красивая кукла. А букварь? Уж сколько Семеновна мечтает о букваре, но только бабка Домаша говорит, что рано и ни к чему.
— И еще у меня книжка есть: «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед».
Такие удивительные слова привели Семеновну в восторг. Она таких стихов не знала. Правда, Петька учил с ней наизусть стихи, но они были совсем не такие. Был такой Пушкин. Он писал стихи про «петратворенье» — «Люблю тебя, петратворенье…» И еще он писал: «Сижу за решеткой в темнице сырой…» Петька очень любит этот стих. Он очень часто его рассказывает.
— Я таких стихов не знаю. Я все только Пушкина да Пушкина, — пожаловалась Семеновна.
— Ну, так пойдем? — предложила Леночка.
— Пойдем.
Они пошли назад по мягкой стеге.
— Идем, — позвала Леночка, входя на крыльцо Зинки–завмага.
— Не–е–е… Я лучше тут обожду… — ответила Семеновна и присела на всякий случай поближе к поленнице.
Леночка долго не шла. Семеновна даже поскучала немножко, а потом не выдержала и запела:
Ой, Семеновну пою от скуки я,
Пою и думаю: какая жизнь моя…
Пою и думаю: какая жизнь моя,
Каку несчастную родила мать меня.
Наконец вышла Леночка.
Ты гадкая девчонка, — оказала она Семеновне и топнула ногой.
— Почему? — удивилась Семеновна.
— И не стыдно глупости всякие говорить, будто меня родили? И не родили вовсе, а в капусте нашли, в капусте. Мне мама сказала. И еще она сказала, чтоб я больше с тобой не играла. Вот. И я больше с тобой не играю. И даже Первого мая не помирюсь. И никогда, никогда.!
Вышла Леночкина мама. Семеновна посмотрела ей прямо в глаза и тихо сказала:
— Я ведь про тебя не говорила, я про себя, а ты может, и правда в капусте нашла?
И пошла. Не торопясь. Ей некуда было торопиться И не заплакала. Чего по пустякам–то слезы лить?
Дом бабки Домаши стоит на горе. В доме живут бабка Домаша, Семеновна, тракторист Петька, пастух дед Клок, вечно беременная кошка Женька со своей дочкой Галькой, ежик Жмых с ежихой Жмыхой и тремя ежатами, корова Лимонка, теленок Соловей, коза Катерина и пара белых аистов на старой березе.
Петьку бабка пустила на жительство, потому что Петькина деревня далеко, а работает он в Польшине. Пастух Клок тоже живет далеко. Раньше он жил по дню в каждом доме, но потом бабка Домаша его пожалела. Все–таки старый человек. Беспокойство — из дома в дом ходить. Кошка Женька с дочкой Галькой ловят мышей, а по ночам светят зелеными блестящими глазами. Ежик Жмых с ежихой Жмыхой попались на огурцах. Лазали в огород и грабили грядки. Бабка Домаша приспособила их в помощь Женьке с Галькой ловить мышей. Корова Лимонка жует сено и время от времени горько вздыхает. Соловей недавно родился, и поэтому про него ничего нельзя сказать, кроме того, что он носится, задравши хвост. Коза Катерина — набитая лупоглазая дура. Упрямая и рогатая. Аисты — большие белые птицы. Их хочется потрогать рукой, но они всегда летают и никогда не дают себя трогать. Их дело — приносить счастье.
— С легким паром, — сказали Петька и дед Клок, когда Семеновна с бабкой Домашей воротились домой.
— Спасибо, — ответили бабка и Семеновна.
— Не мешало бы и вам перед праздником помыться, — сказала бабка.
— У–ту! — Дед Клок чуть не свалился со скамейки. — Какой это праздник? Первое мая или, может, там Седьмое ноября — это праздник, а завтра какой же праздник? Так, шницель–дрицель какой–то.
Дед Клок долго не может успокоиться. Подпрыгивает на лавке. Размахивает руками, дергает себя за бороду, которая и одарила его прозвищем Клок. (Бороденка маленькая, серая, а клок безнадежно белый. Белее снега.).
— Тьфу!!! — разозлилась бабка. — Как треплом был, так треплом и остался. Я в церкву ходила и ходить буду.
— Я тоже пойду? — унизилась до вопроса Семеновна.
— Да! — рыкнула бабка, еще раздраженная разговором с Клоком. — Водой тебя святой окроплю, может вся твоя бесноватость пройдет. Дите–то ты ненормальное. Прости, господи, накануне святого праздника.
— Значит, завтра напьемся? — подал голос Петька.
— Не доведет это тебя до добра, — погрозила бабка, — с трактора–то уже сняли?
— Как сняли, так и посадят. Ты, тетка Домаша, меня знаешь, — отмахнулся Петька. Потом позвал Семеновну, усадил ее к себе на колени.
Петьку Семеновна очень любит, хоть все и говорят, что он пьяница и с дурчинкой. Петька покупает Семеновне конфеты и рассказывает про маму и папу. И про город Ленинград, где мама живет. И про сестричку Альку. Он один не пугает ее милиционером, который ловит маленьких непослушных девочек и ставит им клеймо на лоб… Петька сразу сказал, что это чепуха. Еще Петька учит Семеновну стихам и песням. Целыми днями Петька поет. Про трех танкистов, и про тачанку, и про Катюшу. Но больше всего Петька все–таки поёт про орла, который сидит за решеткой в темнице сырой. И в эти минуты он становится жалостным, таким, что Семеновна обычно спрашивает: «Умаялся, Петюнь?» — «Как черт», — отвечает Петька, а через минуту уже смеется, показывая белые частые зубы. Последнее время Петька сердитый. Наверное, потому, что его сняли с трактора. Семеновна, конечно, не расспрашивала как, но представляет себе это Довольно хорошо. Подошли, взяли за шиворот и сняли. Семеновна на его бы месте села б опять, но Петька — не садится. Вот и сегодня Петька не больно разговорчивый. И Семеновна первая начинает разговор, кивая на кошку Женьку:
— Опять затижалела…
— Все бабы такие, чуть что — и затижалела, — бурчит Петька.
— Что поделаешь, такая уж наша доля, — вздыхает Семеновна.
— Вот что, иди–ка ты спать, — вдруг сердито говорит Петька. Он берет Семеновну на руки и относит на
