лежанку. Рядом с Семеновной вздыхает и ворочается тесто в квашне, мурлычет Галька. Дед Клок и бабка Домаша долго переругиваются через всю избу…
— Полета, полета, нет, ты послушай! — горячится деда Клок.
И что это за слово такое «полета»? Ни один человек 3 во всей деревне не знает, что означает это слово. Но Клок зовет так всех женщин. Даже Семеновну зовет «маленькая полета».
— И слушать не хочу, — ворчит бабка Домаша.
А Семеновна все думает и думает о прожитом дне. О Леночке, о ее маме, о Петьке и о бабке Домаше. Потом мысли путаются, их приходится повторять несколько раз, и Семеновна засыпает. Крепко–крепко. Ей снится голубое велосипед, сияющий на солнце. Ей снится, что она едет на этом велосипеде. Нет, не едет, а летит. Это страшно и хорошо. Лететь. Все маленькие люди летают во сне,
«И чего ж тут святого? — думает Семеновна. — Вода как вода. Темная, и дна не видно. Вот по дороге в Смык, так уж ручей. Вот там вода, наверное, святая. Потому что если в него кинуть самые обыкновенные камушки, то они загораются таким огнем, что глазам больно на них смотреть. И вкусная вода. Очень вкусная». Семеновна никогда не пройдет мимо, чтоб не попить. Она тихонечко кидает в святой ручей камушки, но они даже не видны на дне. Суровая, непохожая на себя бабка Домаша молча стукает ее по рукам. Приодетые серьезные бабы наполняют святой водой бутылки зеленого стекла.
«Зачем это?» — думает Семеновна, но никому ничего не говорит. Когда бабка Домаша отворачивается, она садится на корточки и склоняется к ручью: надо же попробовать воды–то. Может, она какая сладкая? Она все наклоняется и наклоняется к воде, пока ее одуванчиковая голова не перевешивает и она валится в темную холодную святую воду.
— Ах, батюшки! — кудахчут бабы. — Семеновна в pe–ку свалилась. Ухтиньки!
— Чего кричите–то? — спрашивает Семеновна, когда Петуниха за волосы вытаскивает ее из воды. — Что, ипопробовать нельзя? Тухлая она, ваша вода. И пить–то ее я не собираюсь.
Молодые девки смеются. Бабы пытаются быть серьезными.
— Только платье новое замочила, — ворчит Семеновна.
Платья ей очень жалко. Бабка Домаша сшила его из занавески. Сшила так, как считала нужным. Длинное, в сборку, с кушаком и с воланчиками, как у настоящей барышни. И опять красное, только теперь большими цветами.
— Ох, тошно! — вздыхает мокрая Семеновна. — Баб, ты помолись, а я домой пойду. Пообсохну, — решает она наконец.
— Иди хоть на все четыре стороны, черт с тобой, — говорит бабка Домаша и тут же мелко крестится: — Прости, господи, в святой день…
— Это с тобой черт, господи, прости, — тихонечко бубнит Семеновна, чтобы бабка, упаси боже, не слышала, и отправляется в обратный путь, но прежде снимает сандалии, надевает их на хворостинку и топает босиком. Дорогой она думает о святой воде.
«Может, я теперь святая? — думает Семеновна. — А что, если б я стала святой, мне бы бог дал голубой велосипед?»
Народу в деревне сегодня много. И все окликают:
— Э, Семеновна!
— Куда идешь, Семеновна?
— Чего мокрая?!
Надо зайти домой переодеть платье. Жалко. Ведь новое.
Дома сидели Петька, бригадир Стаська и Колька Дуб. Все трое о чем–то громко, перебивая друг друга, разговаривали.
— С–с–с–си–меновна, па–а–а–ди сюда! — выдохнул Петька и захохотал.
— У–ту!!! Бесстыжая харя! — отмахнулась Семеновна. Поклонилась Кольке Дубу: — Здрасти, кум…
На Стаську даже и не взглянула. Только подумала про себя: «Нелегкая принесла…»
— Петь, — спрашивает Семеновна, — а где Женька с Галькой?
— Ушли, — и стучит по столу.
— Ишь, до чего налакался! — возмутилась Семеновна. — Даже скотина из дому разбегается.
Мужики замолкают и смотрят на Семеновну вытаращив глаза. Семеновна, сняв мокрое платье, ходит по избе и ищет, чего б надеть.
— Ить как трезвый — человек как человек, а напьет–ся — хуже гада какого, — одновременно делится она с Колькой Дубом. — Пропащий человек. Начисто.
— Ах ты моя пташка, ах ты мой кузнечик! — кричит Петька и, растопырив руки, идет на Семеновну. Хватает её, барахтающуюся, и сажает к себе на колени. — Ты спрашивала, где моя совесть? (Стук по столу.) Вот моя совесть! — Петька долго качается, прежде чем поцеловать Семеновну.
— Тьфу, нечистый дух! — плюется она, соскакивает с Петькиных колен и, схватив старое платье, бежит из Дому.
Она идет среди праздничной толпы. Ванька Ганичев играет на гармони. Парни орут какие–то частушки и отча–янно ломаются: выгибаются, как пьяные, колотя по земле частоколиной. Девки в другом кругу, вокруг Ваньки Кур–нова. Поют частушки:
Ты не думай, дорогой,
Не думай, ягодиночка, —
Ты подметочка моя
С–под левого ботиночка.
Бабы торжественно возвращаются из церкви. Бабка Домаша тоже с ними. Семеновна, осторожно прячась за спины, обходит бабку Домашу. Не хочется попадаться ей на глаза.
Посреди деревни уже устроили круг. В кругу пляшут Проня Клопиха и дед Борька, пасечник. Семеновна, изо всех сил работая локтями, пропихивается вперед. Проня Клопиха плясать кончает. Умаялась. Дед Борька ходит по кругу и вызывает плясать какую–нибудь бабу. Семе–новна стоит, палец в рот, и с интересом смотрит, как строгий дед Борька улыбается до самых ушей и ходит по кругу на полусогнутых ногах. Вдруг кто–то как толк| нет Семеновну, а она ка–а–а–к вылетит на середину круга!
— А ну покажи ему, Семеновна!.. — слышит она со всех сторон.
— Ай Семеновна, ай кремень девка!
Что Семеновне остается делать? Она упирает руки в боки — и пошла, и пошла! Ну и плясала же она! И плечиками, как Проня Клопиха, поводила, и глазами во все стороны крутила. Дед Борька перед ней даже вприсядку заходил. Потом с ног Семеновны упали сандалии, и она стала плясать босиком. Совсем деда Борьку уморила:
Дорогой мой, дорогой,
Тебя в болото головой,
В маленьку болотнику —
Зачем завлек молоденьку!
Когда она кончила плясать, к ней со всех сторон потянулись руки. Просто руки и руки с конфетами. Дед Борька поднял ее и сказал:
— Ах ты кровушка ты наша, ах ты Семеновна…
Семеновна смотрела на всех и улыбалась. Это было хорошо.
Семеновна уж давно сидит за столом, ждет, когда бабка начнет кормить, а бабка все уговаривает гостей:
— Дорогие гости, может, где вас берегли и получше, но не побрезгуйте моим вдовьим ужином.
— Да не надо, да мы не хочим, — отвечают гости. Гостей под вечер собралось много: обедали у других родичей, а уж ночевать всегда принято у бабки Домаши: дом большой, семья маленькая, всем места хватит.
На лавках сидят дед Захар с бабкой Захарихой, четыре громадные девки — дочки Кольки Дуба — и его
