девчонок.
Маринке особенно. Хорошо, что приличия не позволяют. И что своего опыта не передашь — тоже хорошо. Пока будет у них возраст страстей — будут страсти. Прокалят, выжгут эти страсти все внутри — вот вам и актриса, вот вам и поющий тростник. Мне вдруг стало неловко, что я произношу такие красивые слова, не насмешнику Васе их бы слушать. Но он не ухмыльнулся, не оборвал. Только танец кончился, к нам подлетела Анюта:
— Папа, я пойду домой…
— Пойдем вместе.
За ним потянулись и другие, торопясь, потому что был еще шанс попасть на метро. Старика повез на своей машине какой–то Ксанин родственник, он предлагал отвезти и меня — я не согласилась, на метро мне быстрей и ближе, а они там будут всех развозить, колесить по городу.
Мы вышли вместе со Стасиком и Мариной, оставив растерянных молодоженов одних. За последние годы я не бывала на свадьбах у таких вот робких и невинных молодых людей. Перепуганы оба насмерть.
По дороге Стасик так много болтал, что у меня просто голова заболела. Он действительно раскрепостился, развязался, я бы сказала — распоясался.
Он болтал, как–то неприятно придыхая и пришепетывая, с какой–то травестюшной ужимкой, как всеми любимое дитя, рассказывал неинтересные подробности из своего детства, которые, как ему казалось, всем интересны, и этакая элегичность присутствовала в его рассказах. Прямо–таки детство великого человека.
А может, все это выглядело и не так, а мне просто казалось, что так, потому что я немолодая, битая жизнью баба и каждый чужой сюжет напоминает мне один из моих собственных, а как кончались мои собственные сюжеты — я знаю.
В метро было довольно мало народу, но все–таки не совсем пусто. Мы с Мариной спускались вниз по эскалатору, Стасик поотстал. Вдруг мы услышали его крик.
— Люди! — кричал Стасик. — Я люблю вон ту девушку! Марина! Я люблю тебя! Я люблю тебя, Марина!
Марина краснела. Вначале мне, грешным делом, показалось, что от удовольствия, но по злым, закипавшим слезам в ее глазах я поняла, что не от удовольствия от злости. От злости и стыда.
Мне захотелось схватить ее за руку, увести от него, встряхнуть как следует и спросить:
«Что ты делаешь? Ты соображаешь, что ты делаешь? Не нужен тебе этот пустой, бесстыдный мальчишка! У нас есть более серьезные дела, кроме пирогов и ломбардов. Нам не нужно страстных фальшивых объяснений, нам нужна доброта и помощь. Нужен не мальчик, но муж. Неужели ты клюнешь на эту фальшивку?»
Нет, она не клевала, она сжималась и стыдилась, я представляла себя на ее месте (бывали у меня такие пылкие ситуации), и я тоже стыдилась. Как стыдно жить, вспоминая эти игры и обманы, себя, верящую, но уже обманутую. Ох, как стыдно быть обманутой! Они забыли про меня, о чем–то говорили. Она, кажется, вначале ругалась, потом засмеялась. Они забыли про меня. Шли вдвоем. Но тут вовремя подошла моя электричка. Им было в другую сторону.
… А на свадьбу они меня не пригласили.
СТАСИК НОВИКОВ
Я не знаю, почему Алина обратила на меня внимание. Не на Лагутина, а на меня. Правда, Лагутин, когда узнал, что она предложила мне роль в ее режиссерском отрывке, сказал: «Лучше б ребят с курса не подводил. Крошка Цахес найдет себе другого кого».
Но это он от зависти, я знаю. Он никак не мог простить мне, что я уже совсем не выгляжу провинциальным и никто не думает, что я хуже его. Тоже мне, великий учитель. Да чем я от него отличаюсь, если уж на то пошло? Ну, вначале отличался тем, что был плохо одет. А теперь — ничем. Разве что талантливее. Да у нас на курсе все знают, что он бездарен. И пусть старается в этюдах и отрывках, по четыре часа занимается танцем, — таланта это не прибавит.
Я не понимаю только, почему Маринка поддакивает Лагутину в последнее время. Нет, про Алину она не знает, это я хочу сюрпризом. Маринка, даже если Алина ей понравится, все равно скажет, что не нравится. Она последнее время по любому поводу спорит со мной. Ну, да ведь известно, что такое женский ум! Правда, у Алины как раз ум настоящий, не женский. А Маринка… Тут мы с ней попали на концерт одной французской певички. Ну и ну! Что это был за концерт! Такая потасканная бабенка, вся в каких–то перьях, голосишко есть, но какой–то тоже потасканный, как и эти перья, больше пляшет, чем поет. Потом вывела на сцену какого–то прилизанного парикмахерского итальянца, тоже пошлого, да еще тенор у него, ужас! Она его за собой возит, как более известная, на нее билеты берут, а она его вам в нос. И вот пели они по очереди: она, в перьях и с плясками, и он, в бриолине, с тенором своим. А во втором отделении открывается занавес, и вдруг мы видим, что на сцене висит канат в физкультурном зале. Она появляется в клоун–купол штанах, вся размалеванная, и лезет по канату под купол. Что она только не делала на этом канате под куполом! Потом вышел он и швырнул ей туда, наверх, гармошку. И вот она заиграла на гармошке и начала петь там, под куполом. Зрители обалдели. Кто смеялся, кто бежал из зала. Я стал тащить Маринку за собой, но она не пошла. Уперлась, стоит, смотрит на них и плачет. А француженка болтается на канате вниз головой с гармошкой в руках и поет. И хоть бы что ей.
— Как унизительна бездарность, — сказал я. Маринка посмотрела на меня как на пустое место, я уже знаю этот ее взгляд, и сказала:
— Пошел вон. Ничего ты не понимаешь.
Она только и может что говорить мне такие гадости. Она, как и Лагутин, думает, что больно умная. Конечно может, я чего и не понимаю, но уж в данном–то случае и понимать нечего. Я все же попросил ее объяснить, в чем дело, — не стала. Она вечно так: чтоб только меня унизить, а объяснить — извините. Она вообще очень высокомерная. Это ее Мастер с Марией Яковлевной испортили, потому что с первой консультации начали с ней носиться. А сейчас вот дело до отрывков дошло — где ж ее талант? Нет, талант дело стихийное!
Алина нашла у меня на руке бугор таланта, а еще сильно развитый бугор Венеры. И вообще, она мне такие потрясающие вещи наговорила! Сказала, что с линией сердца у меня нелады — сплошной темперамент и секс, нравится сразу много женщин. Она сказала, что в наше время это удивительная, редчайшая черта.
— А ты многих с ума сведешь, — сказала она.
— Но разве это хорошо? — удивился я.
— Почему же плохо? Настоящему мужчине это на роду написано. Не сидеть же с одной!
Она правильно говорила. Вот и ученые доказали, что семья отомрет. Потом Алина мне сказала, что первый брак у меня будет через год. С одной стороны, странно, а с другой… Завтра, завтра… Все орут и спрашивают про это «завтра». А если я не хочу? А если я не огляделся еще? Почему я должен жениться на первой же, с которой я… Да ни один нормальный мужик не женился на первой же. Я должен еще оглядеться. Нет, Маринка неплохая, и я ее люблю по–своему, но жениться… Я к ней присмотрелся и понял, что жениться пока не могу, когда я в нее влюбился, она была талантливая, веселая, неприступная, а теперь… Теперь она какая–то недоваренная. Вот и Мастер говорит, что недоваренная. Пироги печет! Я ее прошу пироги печь, что ли? Я ей вообще говорю, что лучше питаться в столовой. А она про деньги. Вечно у нее деньги на уме. Вот уж чего не мог подумать! Конечно, деньги нужны. Но ведь может же она у родителей попросить или у сестры. Я–то у мамы беру, и ничего, а она, видите ли, не может. Да что у нее за родители такие? Неужели не видят, что дочь нуждается, что она плохо одета? Мне неудобно, когда она ходит со мной по институту в спортивных брюках из эластика. А тут платье комиссионке за двенадцать рублей купила —
