сам Дюма не бывал в тех краях, о которых повествовала рукопись, он всегда так вдохновлялся работой, что привлекал огромное количество дополнительного материала, расцвечивал текст колоритными историческими подробностями, — короче, полностью преображал изначальное произведение, вдыхая в него жизнь. Естественно, что такая книга выходила уже с двумя фамилиями авторов на обложке: Дюма и того человека, который предоставил свои записи. Издателей это вполне устраивало: фамилия Дюма обеспечивала популярность издания.
В конце 1830-х годов Дюма сделал такую обработку записок художника А. Доза, побывавшего в Египте. Сам Дюма в это время собирал сведения о Наполеоне, в частности, о его египетском походе. Как говорится, на ловца зверь бежит! Писатель основательно обработал рукопись, снабдив ее многими историческими сведениями о походах Людовика Святого и Наполеона, однако сохранил повествование от первого лица — от лица путешествующего художника. Книга имела большой успех и переиздавалась более двадцати пяти раз. Почти через сто лет — в 1932 году — исследователь Ж. М. Карре в первом томе своего большого труда «Французские писатели и путешественники в Египте»[27] ополчился на Дюма с традиционными обвинениями в неточностях и в том, что тот-де объявил себя участником путешествия, которого не совершал.
Тем не менее, внимательно проанализировав текст и выдвинутые Карре обвинения, автор послесловия к русскому изданию М. Б. Пиотровский пришел к совершенно противоположному выводу. Он отметил, что ошибок в описании весьма мало и они естественны для любого путешественника или писателя, не получившего специального образования. Напротив, поражают «большая достоверность исторических эпизодов и событий, неплохое знание египетского быта».[28] Кроме того, М. Б. Пиотровский подчеркивает то, чего не пожелал заметить суровый критик Карре: из записок не следует, что «я» рассказчика подразумевает самого Дюма. Из описания очевидно, что рассказчик — профессиональный художник, то есть Доза, а Дюма — «художественный редактор, литературный обработчик путевых заметок», и «о мистификации и обмане читателя тут не может быть и речи».[29] И вот уже совсем забавная деталь: по мнению М. Б. Пиотровского, зачастую Карре ругает Дюма за то, что скорее всего принадлежит Доза.[30] Вот какую цену приходилось платить писателю за излишнюю яркость и легкость описания…
Иногда Дюма упоминает о каком-либо путешествии в романах для того, чтобы сделать действие книги более правдоподобным, создать впечатление, что герои встречались с ним во время поездок. Например, не существовавшие в жизни герои романа «Полина» встречаются с писателем то во Флелене, то на горячих источниках Пферера, то в Бавено около озера Маджоре. Кроме Дюма, с ними якобы сталкиваются там и другие известные люди, например Лист, художники Жаден и уже упоминавшийся нами Доза. В результате такого косвенного указания на реальность происходящего у читателя создаются твердая уверенность в доскональности описания и ощущение, что события романа происходят не на фоне декораций, а на фоне увиденных автором пейзажей и среди знакомых многим людей.
Другой пример мнимого путешествия — путешествие в Россию задолго до того, как оно действительно было совершено. Как вам понравится, например, следующее описание Санкт-Петербурга?
«Прямо передо мной находились Васильевский остров, биржа, модное здание, построенное — не знаю почему — между двумя ростральными колоннами. Две ее полукруглые лестницы спускаются к самой Неве. Тут же неподалеку расположены всякие научные учреждения — Университет, Академия наук, Академия художеств и там, где река делает крутой изгиб, — Горный институт.
С другой стороны Васильевский остров (…) омывается Малой Невкой, отделяющей его от Вольного острова. Здесь, в прекрасных садах, за позолоченными решетками, цветут в течение трех месяцев, что длится петербургское лето, всевозможные редчайшие растения, вывезенные из Африки и Италии; здесь же расположены роскошные дачи петербургских вельмож.
Если встать спиной к крепости, а лицом против течения реки, панорама меняется, по-прежнему оставаясь грандиозной. В самом деле, неподалеку от моста, где я стоял, находятся на одном берегу Невы Троицкий собор, а на другом — Летний сад. Кроме того, я заметил слева от себя деревянный домик, в котором жил Петр во время постройки крепости» («Учитель фехтования», I).
Те, кто бывал в Санкт-Петербурге, могут мысленно встать на место героя и посмотреть его глазами, вспоминая при этом собственные впечатления. Очень многое совпадает, не правда ли? Только вот написано это было в 1840 году, за 18 лет до поездки Дюма в Россию! Правда, писатель и не претендует на то, что сам побывал в этой далекой стране. «Я» героя принадлежит приехавшему в Санкт-Петербург учителю фехтования Гризье. Дюма сам учился у Гризье, а при работе над романом пользовался его «Записками» и рядом исторических сочинений других авторов, описаниями путешественников.
Тот, кто любит и умеет путешествовать, умеет видеть глазами других людей даже те места, где сам еще не побывал. И Дюма несколько лукавил, когда писал: «Есть одна вещь, которую я совершенно не способен сделать: книга или драма о местах, которых я не видел».
Очень часто во время поездок Дюма помогала его слава писателя. При въезде в Испанию, Пруссию, ряд других стран его не стали подвергать таможенному досмотру, стоило чиновникам таможни узнать, что перед ними сам автор «Трех мушкетеров». В самых отдаленных уголках России его узнавали и с радостью принимали образованные люди разного общественного положения и разных национальностей. В Венгрии при его появлении на заседании Академии в Пеште весь зал поднялся и бурно аплодировал. Писатель с горечью говорил: «В противоположность тому, что должен был бы я испытывать, сердце мое всегда сжимается, когда после дальнего путешествия нога моя ступает на землю Франции. Ибо во Франции ждут меня маленькие враги и большая ненависть. Стоит мне пересечь границу Франции, как поэт становится живым трупом, присутствующим на суде потомков. Франция — это современники, следовательно, зависть. Заграница — это потомки, следовательно, — справедливость».[31]
Что поделаешь! Наверное, аналогичные мысли бывали и у других писателей разных стран и народов. Но Дюма упорно продолжал возвращаться во Францию и привозить из дальних стран все новые и новые «Путевые впечатления» для своих соотечественников. Не утратив с возрастом бодрости и работоспособности, Дюма намеревался даже в конце пятидесятых совершить кругосветное путешествие, считая, что сумма всех предыдущих поездок — неплохое начало.
Заядлый путешественник, Дюма мастерски описывал путешествия, причем не только свои. Непринужденность и легкость его стиля показывают, что, по крайней мере маршруты внутри Франции знакомы ему досконально.
Вот Шико отправляется с письмом Генриха III из Парижа в Беарн («Сорок пять»). Каков путь его следования? Сначала через Сент-Антуанские ворота Парижа в аббатство Св. Иакова (чтобы выудить денег у дружка Горанфло). Затем по Шарантонской дороге, по которой он шел пешком «таким скорым шагом, что ему позавидовал бы самый быстроходный мул» («Сорок пять». Ч. I, XXX). Как только привезшие ему письмо короля посланцы «исчезли в долине, от которой проложен мост на реке Орж» (Ч. И, И), Шико сбросил в упомянутую реку все компрометирующие его документы и вскоре добрался до «приятного города Корбейля», где в гостинице купил лошадь. На этой лошади он доскакал до Фонтенбло, там заночевал, а на следующий день «сделал крюк вправо и достиг маленькой деревушки Оржеваль» (Ч. II, III). Проведя бурную ночь в Оржевале, он присоединился к компании из «четырех бакалейщиков-оптовиков из Парижа, ехавших заказывать котиньякское варенье в Орлеане и сухие фрукты в Лиможе» (Ч. И, IV), и с ними добрался до Этампа. Из Этампа Шико проследовал до Орлеана, а из Орлеана, после стычки с де Майеном, прибыл в Божанси. От Божанси он ехал, пользуясь почтовыми лошадьми (тут Дюма напоминает, что почту во Франции ввел Людовик XI). Тридцать раз сменив подставы, Шико добрался до Бордо (Ч. И, XII). Думая, что Генрих Наваррский находится в По (хотя тот был в Нераке), Шико поехал в Мон-де-Марсан. «Но там местопребывание двора уточнили, и Шико, свернув налево, выехал на дорогу в Нерак, по которой шло много народа, возвращавшегося с кондомского рынка» (Ч. II, XII). Это «свернув налево» восхитительно! Как не представить себе, что скачешь вместе с посланцем короля! Тем более что походя мы любуемся скупыми, но точными описаниями окрестных пейзажей:
«Высокие деревья, еще не потерявшие листьев, — на юге они их никогда полностью не теряют, — бросали со своих, уже покрытых багрянцем крон синюю тень на меловую почву. В лучах солнца сияли до самого горизонта ясные, четкие, не знающие оттенков дали с раскиданными там и сям белыми домиками
