— Я думаю, что нам заплатят за два месяца сразу. (…)
— А если вам не заплатят ни в следующий месяц, ни позднее, что вы тогда будете делать, папаша Бюва?
— Что я буду делать? — переспросил Бюва, удивленный, что кто-нибудь может сомневаться в его решении. — Это же совершенно ясно. Все равно буду продолжать работу.
— Как, вы будете работать, даже если вам перестанут платить?
— Сударь, — сказал Бюва, — в течение десяти лет король исправно выплачивал мне жалованье. И я думаю, что теперь король, будучи стеснен в деньгах, может рассчитывать на небольшой кредит с моей стороны.
— Гнусный льстец! — пробурчал бывший внештатный писец.
Прошел месяц; вновь настал день выплаты жалованья. Бюва подошел к кассе в твердой уверенности, что ему заплатят за оба месяца, но, к его великому удивлению, ему сообщили, так же как и в прошлый раз, что в кассе денег нет. Бюва осведомился, когда же они будут, на что кассир ответил, что он слишком любопытен. Бюва поспешил извиниться и вернулся на свое место; на этот раз он, правда, ужене пел.
В тот же день бывший внештатный писец подал в отставку. Заменить его было трудно, поскольку за работу перестали платить. Но работа не ждала — и начальник поручил Бюва, кроме обычных занятий, еще и обязанности ушедшего в отставку писца. Бюва безропотно взялся за дело, и так как надписывание книжных ярлыков отнимало у него, в сущности, немного времени, то к концу месяца вся порученная ему работа была выполнена» (Ч. II, V).
Безденежье продолжалось шесть лет, и все шесть лет Бюва невозмутимо выполнял свои обязанности. Конечно, теперь ему пришлось подрабатывать переписыванием документов, благодаря чему он смог вовремя обнаружить бумаги, относившиеся к заговору против Регента, и помочь предотвратить опасную для государства ситуацию. Регент возместил ему жалованье за шесть лет, но, явившись после нескольких дней отсутствия на службу, Бюва «увидел, что его кресло занято незнакомым человеком. Так как в течение пятнадцати лет Бюва никогда не опаздывал ни на один час, заведующий решил, что он умер, и заменил его другим.
Бюва лишился места в библиотеке за то, что спас Францию» (Ч. IV, VIII).
Вот как оно бывает с маленькими людьми. Впрочем, история, рассказанная в «Шевалье д’Армантале», завершилась благоприятно для всех ее участников.
Теперь оставим чиновников и спустимся еще на несколько ступеней по лестнице общественной иерархии.
В романах «Парижские могикане» и «Сальватор» мы найдем множество образов рабочих. Наиболее яркие из них — это плотник Жан Бык и угольщик Туссен-Лувертюр. Последнего не лишенные чувства юмора товарищи прозвали так в честь борца за независимость негров — его физиономия постоянно была покрыта слоем черной пыли. У Жана Быка тоже есть другое имя, но кличка подходит ему больше: он прославился своей неимоверной силой. Сила дает ему ощущение правоты, и он не прочь поскандалить, однако в целом простодушен и незлопамятен. Его сожительница вертит им, как хочет, пользуясь его привязанностью к маленькой дочери. Жан Бык склонен выпить, но, даже пьяный, никогда не предаст друзей. Он предан Сальватору и с радостью выполняет все его поручения, не требуя награды. Образ Жана Быка сильно напоминает образы честных рабочих из романов Эжена Сю, так что он вполне характерен для литературы своего времени. Однако есть одна забавная черта: Жан Бык высокомерен по отношению к тем, кто стоит еще ниже него на социальной лестнице. Он даже в больницу отказывается идти, потому что «больница хороша для нищего сброда, а я, слава Богу, еще достаточно богат, чтобы лечиться дома» («Парижские могикане». Ч. I, XI).
На самом дне мы можем наблюдать люмпенов всех мастей.
Возьмем для начала дружков из «Парижских могикан»: Багра и Фрикасе. Багор — тряпичник — мусорщик, выуживающий багром мусор из сточной канавы, а Фрикасе — кошатник. Походя Дюма дает нам представление об образе жизни средних представителей подобных профессий.
«Тряпичник, рожденный бродягой… покидает отчий дом в самом нежном возрасте, чтобы «тряпичничать»… ведя кочующий, почти дикий, почти всегда ночной образ жизни; спустя несколько лет он становится настолько чужим в своей семье, что предает забвению имя своего отца и даже свое собственное, довольствуясь кличкой, которую ему дали или он выбрал себе сам… Прикрывшись отвратительнейшими лохмотьями, он притворяется циником, противопоставляет себя целому свету, потому что инстинктивно чувствует к себе всеобщее отвращение; постепенно он становится мизантропом, занудой, а порой и злюкой, но всегда ожесточенным и черствым.
Заметим, кстати, что среди тряпичников нередко можно встретить закоренелых преступников, а среди тряпичниц — проституток низкого пошиба.
Что способствует мизантропии тряпичника, что делает его еще менее общительным, так это злоупотребление крепкими напитками: эта пагубная страсть переходит у него все границы. Водка для тряпичника, а в особенности для тряпичницы, обладает невероятной притягательной силой, которую ничто не может умерить; оба они ограничивают себя в еде, чтобы как можно чаще предаваться заветной страсти. (…) Вот почему среди тряпичников смертность вдвое выше, чем даже среди нищих («Парижские могикане». Ч. Ill, XXVIII).
Теперь о кошатниках.
«Прежде всего заметим, что по сравнению с промыслом тряпичника занятие кошатника намного доходнее. За каждую кошку папаша Фрикасе выручал от двадцати до двадцати пяти су; за ангорскую — от тридцати до сорока. К тому же его промысел был безотходный: мясо кошки становилось кроличьим рагу, шкура — горностаем.
Если предположить, что папаша Фрикасе отлавливал в среднем по четыре кошки, его доход составлял пять франков в день, до ста пятидесяти франков в месяц, до тысячи восьмисот франков в год. Из этих денег тысячу франков папаша Фрикасе мог легко отложить, потому что тратить на еду ему не приходилось: кабатчики, которым он поставлял свой товар, всегда припасали для него обрезки от говяжей или телячьей туши (как истинный охотник, папаша Фрикасе никогда не питался собственной дичью); да и об одежде беспокоиться ему было не нужно: обрезков от шкурок с избытком хватало ему на костюм — как летний, так и зимний.
Выходило, что папаша Фрикасе был богат, очень богат; ходили даже слухи, что у него есть свой маклер и что он играет на бирже!» (Там же).
Мы видим, что Дюма хорошо знал жителей парижского дна. Это неудивительно. В юности, у нотариуса в качестве клерка, а затем в канцелярии герцога Орлеанского в отделе социальных служб, он иногда выполнял поручения в бедных кварталах и видел, как там живут.
Итак, Багор задолжал своему приятелю 75 франков 50 сантимов, однако тот, куда более смекалистый, путем сложных вычислений, за рюмкой водки убеждает Багра, что его долг равен ста семидесяти пяти франкам. Надеясь получить еще немного денег, Багор готов поставить свою подпись (то есть крест) под этим завышенным долговым обязательством. Его спасает рука Провидения, то есть явившийся в последнюю минуту сделки Сальватор. Верный своей привычке вмешиваться в несправедливые дела и желая подчинять себе людей во имя будущих великих свершений, он уплачивает папаше Фрикасе долг Багра, делая тем самым последнего уже своим должником.
Описанные персонажи — лишь осколок галереи портретов, которые мы находим в романах «Парижские могикане» и «Сальватор». В какой-то мере эти романы — своеобразный путеводитель по парижскому обществу 1827 года, в том числе и по его низам. Дюма рассказывает многие подробности жизни всякого рода люмпенов. Помимо уже приведенных выше рассуждений, он между делом поясняет, кто такие домушники, карманщики, городушники, удавочники и форточники. Что касается домушников и форточников, то нетрудно догадаться, чем они занимаются. А вот другие объяснения весьма интересны.
«Городушники входят к менялам под предлогом, что желают выбрать монеты с изображением такого-то короля, такого-то года выпуска, и, пока выбирают, успевают рассовать их в рукава — в каждый франков на пятьдесят.
Удавочники набрасывают платок или веревку на шею тому, кого они собираются ограбить, и вскидывают жертву себе на спину, а их соучастники тем временем ее обрабатывают, то есть обыскивают.
