призрак нищеты испугал настолько, что молодой человек уже готов жениться на богатой невесте (якобы ради бедняжки Эммы!). Никакого хеппи-энда: Эмма уходит от своего возлюбленного, тем более что соседи, прознавшие о «незаконности» их связи, начинают пренебрегать ими с бессовестностью благонамеренных буржуа. К сожалению, для Эммы остается один путь — в монастырь. Она принимает постриг, но, получив наследство после смерти беспутного мужа (они ведь не разведены), в последний раз вмешивается в мирскую жизнь, анонимно устраивая счастливый брак Людовика де Фонтанье.
Эмма, слабая женщина, для которой любовь оказывается событием на пределе возможностей души, все же побеждает. Побеждает и Фернанда, хотя ее история другая («Фернанда»), Фернанда, дочь погибшего за Францию маркиза де Мормана, воспитывалась в пансионе для дочерей кавалеров ордена Почетного легиона. Ее опекун, граф де С., не проявлял к девочке никакого интереса до тех пор, пока ей не пошел шестнадцатый год и она не превратилась в очаровательную девушку. Опекун был «ни хороший, ни дурной человек», «честный и в то же время не слишком добросовестный, он со всякими оговорками и более или менее замысловатыми видоизменениями позволял себе все, что осуждал с точки зрения своих принципов» (XVI). Нетрудно догадаться, что он забрал девушку из пансиона, чтобы сделать своей любовницей. При этом, правда, он не поскупился на ее образование и воспитание. После его смерти Фернанда стала одной из самых дорогих и великолепных куртизанок Начались «метания между гордыней и стыдом», между презрением к не принимавшему ее обществу и страхом перед ним. И так продолжалось до тех пор, пока в душу девушки не «проникла любовь, чистая, нежная, преданная, глубокая, любовь, которая могла обратить… к прошлому и будущему». Дальнейшее могло бы показаться сходным с судьбой Дамы с камелиями, изображенной суровым моралистом Дюма-сыном. Но есть весьма существенное отличие. Если Дюма-сын описанием страданий Маргариты Готье вызывает у читателя к героине жалость (кстати, вполне совместимую с презрением), то его неуемный отец бросает в лицо обществу требование уважать Фернанду. Маргарита не может жить без поддержки своего возлюбленного. Что же касается Фернанды, то у этой «падшей» женщины хватает силы и независимости для того, чтобы покончить с прошлым и построить новую жизнь. Поначалу она борется за своего Мориса, не зная, что он женат. Узнав правду, она оказывается (как и Эмма) сильнее любимого: примиряет его с женой и научает ценить то, что дает ему жизнь, а сама удаляется, но отнюдь не в монастырь. Она уединяется в провинции, в старинном замке, ведет спокойную и независимую жизнь, занимается благотворительностью, живописью, музыкой и — главное — преподает урок жизни своему незадачливому возлюбленному, поначалу видевшему для себя выход только в смерти. Переплавив свою страсть в любовь, Фернанда показывает Морису пример стойкости и требует от него лишь одного: «Морис, будьте счастливы» (XXVI). Целых три года потребовалось молодому человеку для того, чтобы окончательно прийти в себя. Став наконец не менее сильным и независимым, чем его Фернанда, он приезжает в ее отсутствие в замок и оставляет ей последнее письмо.
«Фернанда взяла его дрожащей рукой и медленно развернула; затем, подняв сначала глаза к небу, опустила их и взглянула на почерк, который, казалось, боялась узнать.
На листке было написано всего несколько слов:
«Я счастлив.
— Увы! — с глубоким вздохом сказала Фернанда.
И тихие слезы, которых она не могла удержать, покатились по ее щекам» (XXVII).
Что ни говорите, но Морис так и не смог дотянуться до величия души своей возлюбленной. Впрочем, ей довольно и этого: она хотела только его счастья. Наивно? Сентиментально? Может быть. Но не очень типично. Это вам не травящая себя Эмма Бовари и не умирающая от чахотки Маргарита Готье.
В любом случае, женские образы у Дюма весьма разнообразны, так же как и женщины, встреченные им в жизни. Наряду с типичными для романтической литературы эфемерными красавицами и жестокими злодейками в его произведениях есть сильные и слабые, ведомые и независимые, веселые и грустные, в большинстве случаев необыкновенно живые женщины. Подчас, оставаясь вроде бы в рамках традиции, он дает эволюцию женского образа от эфемерной слабости до жестокой мстительности. Таков, например, образ Дианы де Меридор, слабой, робкой и застенчивой жертвы герцога Анжуйского, превращенной страстью в мстительную амазонку. Вот уж кто опровергает тезис о том, что слабая женщина создана только для радостей любви. После смерти де Бюсси она живет лишь мщением, а совершив его, уходит в монастырь, где, строго говоря, ей не место. Даже влюбленный в Диану Анри де Бушаж, узнав правду, видит в ней и ее спутнике Реми «устрашающие фигуры убийц, которые, подобно адскому видению, исчезли в парковой чаще» («Сорок пять». Ч. Ill, XXIV). Его брат герцог де Жуаез подтверждает превращение Дианы: «Вы не человеческое существо, вы — демон» (XXVI). А ведь каким ангелом была поначалу графиня де Монсоро!
Но не все женщины таковы. У Дюма есть и традиционные образы кормилиц, испокон веку воплощающие в себе комическое начало. Есть и лирикокомические плутовские женские образы, как, например, конфидент Людовика XIV — дочь садовника Жоржетта Любопытная («Молодость Людовика XIV»), Эта милая девушка, когда-то в детстве игравшая в саду с Людовиком-ребенком, ничуть не боится повзрослевшего великого монарха. Случайно подслушав разговор королевы-матери с Мазарини о женитьбе юного короля, она сообщает ему все подробности. Для стремящегося к независимости Людовика она — находка.
«Король. Как хорошо ты сделала, что спряталась тут, Жоржетта!
Жоржетта. Правда? Как я рада! Теперь я всегда буду прятаться.
Король. И рассказывать мне все, что услышишь?
Жоржетта. Все» (Действие I, XIII).
На любопытстве Жоржетты завязывается вся интрига комедии. Принятый королем Мольер подсказывает ему комедийный прием: припугнуть окружающих наличием таинственного конфидента, «который дает… отчет обо всем, что делают, вершат и даже замышляют при дворе» (Действие I, XVIII). Уловка удается. Придворные напуганы, и «каждый спешит выдать… тайну своего ближнего и даже свою собственную, из боязни, как бы… конфидент не опередил его» (Там же). Узнавая все больше о том, что происходит вокруг, юный Людовик постепенно берет бразды правления в свои руки, а Жоржетта становится… Угадайте, кем? Ну конечно же актрисой в театре Мольера. «Весь мир — театр», — Дюма ли было не знать этого?
Завершая галерею женских образов, нельзя не упомянуть еще об одной ипостаси женщины — материнстве. Мать Дюма Мари-Луиза, урожденная Лабуре, играла в жизни писателя значительную роль. Мы уже писали об отчаянии, охватившем его после ее смерти. Потеряв отца в четыре года, Александр рос под нежной опекой матери, изо всех сил старавшейся сделать его добропорядочным буржуа. Когда надежды на такой исход перестали оправдываться, Мари-Луиза, искренне беспокоясь за сына, все же нашла в себе силы смириться с неуемностью его творческого темперамента. Впрочем, его стремления к славе она не разделяла. Незадолго до смерти, парализованная и немощная, она взглядом попросила сына снять и не надевать при ней фрак, увешанный орденами. Может быть, такой наряд показался ей кощунством по отношению к памяти покойного генерала Дюма, республиканца, верно служившего своему второму отечеству и умершего в безвестности. Мари-Луиза создала и поддерживала культ генерала, учила Александра брать с отца пример. Александр построил свою жизнь иначе, но преклонение перед образом отца сохранил на всю жизнь. Его описания Дюма-деда Д. Циммерман не без иронии назвал «Песнью о Генерале».[76] Столь же экзальтированны строки писателя, посвященные матери: «Женщина, которую любишь, заменима; но незаменима мать, которая любит тебя». Веря в тайную связь любящих душ, он даже ожидал, что умершая мать пришлет ему весточку: знамением, видением или сном. Этого не случилось, и на некоторое время вера Дюма в бессмертие души пошатнулась («если бы существовало хоть что-то, что остается от нас после нас, то моя мать не смогла бы не явиться ко мне, когда я так ее молил»), С годами душевный кризис прошел, но трепетное отношение к покойной матери осталось.
Из описаний любящего сына нелегко представить себе истинный облик Мари-Луизы. Была ли она идеалом матери? Старалась ли противиться эгоистическому желанию удерживать сына подле себя? Непохоже. Во всяком случае, именно мимоходом сделанное Александром сообщение о том, что она уже
