— Всяко бывает, — уклончиво ответил Макаров, — хорошо бы посмотреть картину за последние полгода; мне — в своих клиниках, вам — в своих. Что-то здесь определенно не чисто.
От размышлений вслух отвлек телефонный звонок. Георгий Михайлович отдернул руку от аппарата, как от огня.
По голосу звонившего, моего бывшего одноклассника Эдварда, можно было предположить, что стряслась беда. Вторая же его фраза все объяснила:
— Лариса умерла. Если можешь — приезжай.
Жене Эдварда было всего лишь двадцать три года. Как — умерла? От чего? Что за дикость? Само по себе известие настолько меня поразило, что я ни о чем не спросил, сумев сказать только:
— Да, я сейчас приеду.
— Что-нибудь случилось? — встрепенулся Михалыч.
— Да, внезапно умерла жена моего друга, он просит приехать. Так что извините, но я должен…
— Иван Александрович, мы с тобой, — подал голос Макаров и, отвечая на удивленный взгляд Карасева, пояснил, — поверьте моей интуиции, Георгий Михайлович, этот случай может стать звеном все в той же цепочке. Мы за четверть часа сумеем кое-что увидеть и понять, а Иван Александрович не погрешит против истины, представив нас врачами — врачи в любой ситуации для чего-нибудь нужны.
Как ни фантастичны были предположения Макарова и Карасева, но они подтвердились: Лариса умерла от мощного повреждения ее индивидуального поля. Эдварда не стали ни о чем расспрашивать, решив ограничиться собственными наблюдениями.
Я высказал опасение, что на Эдварда тоже будет совершено психическое нападение — так же, как, видимо, на тетку Леру, когда она хоронила Бориса. Оба врача согласились со мной, и вскоре Эдвард имел надежную защитную оболочку: ему ничего не оставалось, как согласиться на это, — он знал, что я настаивать зря не стану, тем более в такие тяжелые для него дни.
А еще через день, в понедельник, на похоронах, Карасев вычислил сапера — молодого человека спортивного вида, который был чем-то раздражен или раздосадован.
Михалыч объяснил его состояние тем, что сапер не смог наладить ранее существовавший контакт с Эдвардом: мешала защитная оболочка.
На мой вопрос о молодом человеке Эдвард ответил, что это институтский приятель Ларисы; вернее — друг ее приятельницы; что он исправно бывал на всех вечеринках и праздниках, которые Лариса была мастерицей организовывать в своем доме; что после общения с ним Эдвард испытывал истощение и опустошенность, как после сданного экзамена.
Выслушав мою информацию, Макаров ответил:
— Ничего удивительного, вампиров достаточно много; но меня удивляет такая их концентрация в единицу времени и, главное, мощность. Такое ощущение, что о неосознанном контакте здесь не может быть речи — они ходят, как на работу, и не исключено, что имеют определенную технологию откачки энергии. Я узнавал у себя в академии — несколько странных летальных случаев с диагнозом «истощение». Просто никому не приходило в голову связать их воедино, в цепочку.
— А что говорит Михалыч?
— У него — похожая картина. Кажется, где-то в экстрасенсорике произошел сдвиг, не замеченный нами. Но что конкретно случилось — никто не знает. Заодно я хотел попросить тебя о двух вещах: во- первых, никому не говори о том, что слышал от меня и Карасева, и, во-вторых, если, несмотря на нашу защиту, в твоей квартире начнет что-нибудь необычное происходить — сразу звони. Ладно?
— Ладно, — согласился я, — но, надеюсь, ничего такого больше не будет.
— Я тоже надеюсь, — не совсем уверенно ответил доктор, и мы попрощались.
Сыскное агентство, выслушав представителя ассоциации экстрасенсов, против ожидания, не заломило астрономическую сумму, а предложило работать на «бартерной» основе, что вполне устроило обе стороны.
Буквально через пять дней удалось выяснить, что автомобиль, который нас интересовал, принадлежит малому предприятию «666». Далее дело приняло столь крутой оборот, что меня, вероятно, и вовсе решили не посвящать в подробности. На протяжении месяца Макаров и Карасев отвечали на мои вопросы обтекаемо; единственное, что я понял: в поиске и какой-то борьбе задействовано немало людей — от работников правоохранительных органов до специалистов в области нетрадиционной медицины.
Наверное, я так и забыл бы со временем о странном случае, приключившемся со мною, теткиной квартирой и вещами (тем более, что никаких «атак» более не предпринималось), если бы не обычный кошмарный сон. Впрочем, и сам по себе сон вряд ли запомнился мне столь отчетливо, если бы не одна его особенность: он был с продолжениями, как многосерийный фильм, и эта «серийность» заставляла тщательно запоминать увиденное накануне. Не каждую неделю случается подобное, и поэтому при случае я рассказал о сне Леониду Ивановичу. Обычно спокойный и невозмутимый, Макаров ни с того, ни с сего разволновался.
— В этом надо разобраться, это — новая плоскость, — забарабанил он пальцами по столу, — впрочем, мне же никто не поверит… Обратный информационно-энергетический поток… Или — феномен вещего сна? Слушай, ты вещие сны раньше видел? Ну, которые потом сбывались?
— Видел… кажется. Перед смертью отца приснилось, что у меня разрушились зубы.
— Нет, это — толковательные сны, а я спрашиваю о таких, какой пересказал сейчас.
— Но ведь это же — кошмар, фантасмагория, при чем тут — вещий, не вещий?
— Да при том, что все как раз и было почти так, как тебе приснилось — кроме некоторых эмоциональных красок. И — практически в те же самые дни. Понимаешь, что это значит?
— Нет, — искренне признался я.
— Я пока тоже не совсем понимаю. Но если ты действительно не знал о том, что делали «666», милиция и наша ассоциация…
— Откуда же мне было знать?! — возмутился я. — Можно подумать, что мне кто-нибудь что-нибудь говорил!
— Тем более. Если не знал, то получается, что ты — приемник, который по непонятным мне каналам получал видеоинформацию из нескольких мест сразу…
— Ты хочешь сказать, что и лаборатория существовала в натуре? — изумился я.
— Д-да, — с трудом вытолкнул из себя Макаров, — и пока еще существует, за ней ведется наблюдение. Но — никому ни слова, надеюсь, ты понимаешь, насколько это и важно, и опасно.
— Понимаю, — кивнул я головой, — но ведь этого же не может быть!
В ответ Макаров лишь вздохнул и пожал плечами. Он молчал долго — уже и чай был выпит, и сигарета выкурена. Его подолгу останавливавшийся взгляд выдавал сосредоточенную работу мысли. Вдруг его лицо снова обрело подвижность.
— Ты давно звонил Эдварду? — спросил он живо.
— Дней пять назад.
— До твоих снов или после?
— Не помню. Наверное, до них.
— Позвони сейчас же и узнай, не снилось ли и ему нечто подобное.
— Ты опять об этой мистике?
— Это не мистика, не мистика!.. Пожалуйста, позвони сейчас же! — с несвойственной Макарову нервозностью настойчиво требовал он. — Это вовсе не мистика…
— Хорошо, хорошо, я уже набираю номер, только не волнуйся так.
Телефон Эдварда не отвечал. Глядя на помрачневшее лицо Леонида Ивановича, я мучительно размышлял, где может быть приятель. Мною тоже овладело неясное беспокойство, будто от того, снилось бывшему однокласснику нечто подобное, или не снилось, что-то зависело.
Наконец, листая адресную книжку, наткнулся на номер телефона родителей покойной Ларисы. Ее мать, пожурив меня за то, что я не звонил им целую неделю, сказала, что Эдварда вероятнее всего сейчас найти в фотолаборатории, где он делает последние портреты жены.
Трубку долго никто не брал. Наконец послышался недовольный голос. Эдвард всегда раздражался, когда его отрывали от работы, и это раздражение заставляло меня внутренне сжиматься.
— Эдвард, мне надо с тобой поговорить.
