А этот старик был, и появился после них. Почему я написал «посланец сфер высоких самых?» Или он — над теми, кто посетил меня раньше? И — зачем он приходил? Успокоить? Сгладить мой разлад с самим собою? Тогда почему я так сопротивлялся? Что боялся потерять? Свои грехи, свой крест, себя? От чего-то же он меня предостерегал? Или — наоборот — наставлял, укреплял? Или… Да! Вероятно, это стихи не обо мне — не зря же лишь рука писала слова, а голова была при этом как в тумане — вероятно, это те трое через меня выплеснули на бумагу то, что не успели сказать: свои сомнения, свою убежденность, и свою надежду…
Но что-то я забыл. Что? «Забыл — забыл — забыл…» — стучал по голове невидимый пестрый дятел.
И только втиснувшись в переполненный троллейбус, вспомнил страшное словосочетание, оброненное кем-то из ночных гостей: «город самоубийц». Да, именно так: «В каждой стране есть город самоубийц, хотя его и не найти на карте, он рассеян по всей территории государства. Но если все сорок или пятьдесят тысяч человек, покончивших с собой в течение года, собрать вместе в один день и в одном месте — получится целый город, большой районный центр».
Вспомнив, я на следующей же остановке выскочил из троллейбуса, потому что к горлу подкатила тошнота: прижатые ко мне люди казались вынутыми из петель и вытащенными из воды трупами, красные шарфы представлялись алой кровью, а бирюзовые бусы на шеях — следами веревок…
Но и, вдохнув свежего воздуха на улице, окончательно не отошел от ужасной картины, продолжая смотреть на все только с одной точки зрения: казалось, что вот-вот кто-то выпрыгнет из окна дома, мимо которого прохожу; кто-то бросится в гущу Кутузовского проспекта, в поток машин; кто-то стоит на замаячившем впереди мосту, уже приготовясь к прыжку…
С трудом добравшись до университета, сразу же выпил сильнодействующее лекарство и наконец пришел в себя. Надо же, маленькая таблетка, всего двадцать пять тысячных грамм препарата, а способна подавить такие кошмары. Правда, параллельно что-то там она еще подавляет и уничтожает, но в таком состоянии даже я, противник сильных химических препаратов, не задумывался об этом: из двух зол приходилось выбирать, а кто же выберет большее?
На следующий день я был у Николая. В восемь утра он встретил меня на вокзале, привез домой, где маленькая толстушка Катя, его жена, уже приготовила завтрак и, по случаю воскресенья, никуда не торопилась, надеясь поживиться от меня столичными сплетнями: от рыночных цен до личной жизни знаменитостей — ей казалось, что я только тем и занят в Москве, что пью с ними коктейли и обсуждаю проблемы науки и культуры.
Лекарство ли подействовало (на всякий случай вечером, в поезде, я принял две таблетки: еще не хватало, чтобы мои новые «знакомцы» явились прямо в купе, выпугав попутчиков), хороший ли, несмотря на тряску, сон, но наконец я ощутил вкус еды и почувствовал, что проголодался и что изнуряющая последние дни тошнота отпустила.
Чтобы не обманывать ожиданий Катерины и в благодарность за чудесный завтрак, пришлось напрячь память и рассказать что-то, вычитанное из газет, но, конечно, без ссылки на них, о Пугачевой, Ротару, Леонтьеве и Гурченко.
И, лишь когда мы с Николаем вышли из подъезда (для вида пришлось попросить его показать мне город), я сказал:
— Понимаю, старина, что ждешь от меня объяснений, и ты их получишь. Но пока не в службу, а в дружбу окажи еще одну услугу. Во-первых, скажи, пожалуйста, правда ли, что лучший офтальмолог у нас в городе — Власова?
— Нина Петровна? — удивленно посмотрел на меня Николай. — Да, спец — высший класс. А у тебя что, со зрением плохо? Или…
Он сделал умышленную паузу, надеясь, что я сам выскажу его догадку. Я шел молча, пережидая паузу и уже зная, что он скажет.
— Или ты приехал из-за сына? Кошмарный, конечно, случай…
— А что за случай? — продолжал я разыгрывать наивность.
— Послушай, Саш, не надо меня дурачить, — неуверенно запротестовал он. — Ты же, когда звонил, спрашивал о ее сыне: лет пятнадцати, черноволосый…
— Так это он выбросился из окна?
— Конечно. На мать с отцом сейчас смотреть жалко — постарели сразу из-за этого, прости, Господи, эгоиста чертова.
— Володя не эгоист, тут ярко выраженный ИКСО, — по привычке, как перед студентами, я стал расшифровывать, — индикатор конкретного состояния общества…
— Так значит, ты действительно все знаешь, а меня за нос водишь? — прервал Николай. — Ты по- человечески можешь сказать, что тебе надо?
— Могу и скажу, я же обещал. Не ерепенься. Сейчас я тебя, если хочешь, официально прошу быть свидетелем эксперимента. Есть адрес: улица Малая, дом три. Я там никогда не был. Будем считать, что адрес мне приснился, так же, как и однокомнатная квартира на седьмом этаже, налево, в которой должна быть женщина по имени Люся, желающая эту самую квартиру поменять на другую. Наша с тобой задача — поехать сейчас туда и убедиться, что приснившееся мне соответствует действительности.
— Ну ты даешь! — покачал головой Николай. — В экстрасенсы, что ли, подался? Так не похоже, тогда сразу просек бы, что незачем на Малую ехать, она вон за тем домом начинается — пять минут хода.
Пока шли, я попросил Николая не вмешиваться в разговор, если кто-нибудь окажется в квартире, а только поддакивать.
К счастью, на весь восьмиэтажный дом был всего один подъезд. Чего проще: вызывай лифт, и поднимайся на нужный этаж; но что-то не давало мне покоя. Даже Николай заметил эту внутреннюю дрожь, которая еще более усилилась перед самой дверью. Будто в пасть змеи, вонзил я палец в углубленную кнопку звонка. Никто не открывал. Еще раз нажал, и еще — пусто. И — будто камень с души, но тут же съеживаюсь — рядом со скрипом открывается дверь соседней квартиры.
— Не живут там, — проинформировала дама лет пятидесяти, с внешним видом которой никак не состыковывался красный передник в мучной пыли.
— Извините, — пробормотал я, ругая себя на чем свет стоит, — нам нужен Петр, мы вместе служили в армии.
Дама пристально, с явным недоверием осмотрела сначала меня, затем Николая, и только после этого изрекла:
— Опоздали, значит. Умер Петр.
— Как, то есть, умер?! — воскликнул ничего не понимающий Николай, заставив меня замереть. — А Люся здесь живет?
Видимо, непосредственность его реакции и то, что он знает имя соседки, немного успокоило даму.
— Повесился он, — полушепотом сообщила она. — Развелся с женой, а потом повесился, месяца не прошло, я теперь по ночам одна боюсь оставаться. И Людмила, — она кивнула подбородком на дверь, — говорит, что не может тут жить, меняться будет. Не дай Бог, пьянь какая приедет. Такая хорошая пара была, и что ему в голову стукнуло? А вы где с ним служили-то?
— В армии, — торопливо ответил я, — в войсках. Извините, вы нас так ошарашили, мы на воздух выйдем, на улицу. Спасибо.
Подтолкнув Николая к лестнице, я опрометью бросился вниз, опасаясь, что ожидание лифта повлечет за собою новые вопросы Люсиной соседки, на которые я, естественно, не готов был ответить. Остановились мы только минут через пять, в небольшом сквере.
— Ну, теперь-то ты можешь внятно сказать, что все это значило? — спросил Николай, едва мы уселись на скамейку.
— Могу, Коля, могу. Здесь жил тот самый Петр, о котором ты мне говорил по телефону: мол, повесился, и все. Помнишь? У тебя же их всего трое было: Володя, этот вот, и еще старушка, Ксения Никифоровна, с переломом которая.
— Ты что, думаешь, я их всех знаю, что ли? — вытаращил на меня глаза Николай. — К Власовым забегал, а остальных — по телефону, о причинах, болезнях и т. д. Не знаешь, как делается? Постой… А
