выдернуть из привычного местопребывания, он, сардонически улыбаясь, задал мне всего один и очень лаконичный вопрос:
— Ну, сам напишешь или?..
Разумеется, я воздержался от „или“ и предпочел написать „по собственному желанию“».
Автор книги допустил неточность: разыгрывалась путевка не в олимпийский Рим, а в олимпийский Токио. Однако суть от этого не меняется: покинул свой пост Старостин отнюдь не из-за одной только солидарности с Бесковым.
В ту пору и Николай в силу внутриведомственных трений был снят с должности начальника команды «Спартак». Возникла идея: а нельзя ли поставить туда Андрея? Вратарь Владимир Маслаченко, предлагавший старшему из братьев такую комбинацию, услышал в ответ резкую отповедь: «Андрей? Он играет на бегах, дружит с цыганами, не чужд женского пола. Как такому человеку можно доверить „Спартак“?» Разговор происходил в автомобиле Маслаченко, и возбужденный Николай Петрович, по словам голкипера, «вышел и так хлопнул дверцей машины, что я сам чуть не вылетел в другую». Этот диалог голкипер впоследствии пересказывал на съемках документального фильма Евгению Богатыреву (в ленту сюжет не вошел), а позднее — Игорю Рабинеру. Но здесь надо понимать, что спартаковский патриарх ничего не имел против младшего брата, а просто мерил по себе: согласно его шкале ценностей, красно- белым цветам нужно было посвятить всю жизнь без оглядки.
По свидетельству Анатолия Львова, еще в шестидесятые годы Андрей Петрович пытался убедить чиновников разного уровня в том, что должна быть узаконена профессия «спортсмен»: «Почему он лишен прав, предоставленных, к примеру, артистам? Не надо лгать себе и другим, выдавая футболистов за станочников. На лжи ничего хорошего еще не выросло…» Тем не менее до самого конца советских времен наш футбол, как и весь спорт, будучи на деле профессиональным, формально оставался любительским.
В сборную Старостин вернулся после четырехлетнего отсутствия, прошел с ней еще один отборочный цикл, съездил на чемпионат мира-1970 в Мексику. В Мехико жил в одном номере со вторым тренером Алексеем Парамоновым, в вечерних разговорах они постоянно обменивались мнениями по поводу тенденций развития футбола. Но на начальнике команды лежало и много обязанностей, выходивших далеко за границы зеленого поля. Например, требовалось уладить конфликтную ситуацию между старшим тренером Гавриилом Качалиным и ведущим нападающим Анатолием Бышовцем. Виктор Папаев, так и не сыгравший на мундиале из-за травмы, рассказывал нам:
«Я ездил с командой на все сборы, врачи рассчитывали, что к старту чемпионата мира кость срастется полностью. Но не учли, а может, просто не знали, что в тех климатических условиях, на достаточной высоте над уровнем моря, этот процесс замедляется. В общем, мне стало ясно, что команде я не помощник. И хотя нас никто не гнал, мы с вратарем Евгением Рудаковым, оказавшимся в схожем положении, подошли к Андрею Петровичу и попросили отправить нас домой. Сейчас в таких случаях все просто: спортсмену покупают билет и сажают на самолет. Но тогда из Мехико в Москву надо было добираться через США. Не в составе делегации и без знания английского языка — целая проблема, да и провокаций, как водится в те времена, опасались. С помощью Старостина всё устроилось, в Нью-Йорке нас встречали сотрудники советского посольства, помогли с пересадкой».
В Мексике произошла запоминающаяся встреча: в отель, где квартировала сборная, пожаловали баски, против которых Андрей Старостин играл в далеком 1937-м. «Врагам на поле — друзьям вне поля» было о чем вспомнить. А по возвращении домой начальник команды рассказывал поэту Михаилу Светлову, как звучала в исполнении иностранцев его песня «Каховка».
Начало семидесятых было сложным периодом в жизни Старостина. Неудача на чемпионате мира сопровождалась уходом с поста начальника сборной, его не очень корректно вывели из президиума всесоюзной федерации. По рассказам друзей и знакомых, мрачное настроение нет-нет да и посещало. Летом 1972-го Андрей Петрович признался Константину Ваншенкину, что не ощущает уже прежней уверенности, смелости, самоуважения, и дело было явно не в том, что накануне «Спартак» потерпел поражение от «Торпедо» в финале Кубка СССР. Олег Хабалов слышал от него: «Иногда в лагере больше свободы, чем на свободе». А тут еще и со здоровьем оказалось не все ладно, даже попал на хирургический стол к профессору Александру Вишневскому, с которым незадолго до того познакомился.
Но и обострения радикулита не могли отлучить его от дела. О годах, проведенных Старостиным на службе любимой игре в столице, поведал в журнале «Футбольный городок» один из его сотрудников, Владимир Бурд: «Когда он возглавил в 1971 году Федерацию футбола Москвы, работа оживилась, стала более интенсивной и интересной. Активизировалась массовая работа. На играх мужских команд московские стадионы были заполнены порой до отказа, особенно когда играли Эдуард Стрельцов, Вячеслав Старшинов, братья Майоровы (знаменитые хоккеисты охотно выходили и на зеленое поле. —
В те времена городская федерация футбола не концентрировалась только на массовом спорте, а имела еще и определенное влияние на команды мастеров. Когда в 1976-м «Спартак» покинул высшую лигу, именно Андрей Старостин придумал и реализовал план с назначением на должность старшего тренера человека из динамовского лагеря — Константина Бескова. Здесь главным было даже не уговорить Константина Ивановича, а решить вопрос в партийных верхах. Поскольку Бесков был офицером МВД, его официально откомандировали на помощь профсоюзной дружине.
Андрей Петрович был еще и заведующим отделом спорт-игр ЦС «Спартак». Поэтому он постоянно находился рядом с командой на законном основании. А исторически его миссия заключалась в том, чтобы сглаживать острые углы в отношениях между старшим братом и Бесковым: у начальника команды и главного тренера было много расхождений по части того, как должна строиться работа в команде. Николай Петрович, как хранитель демократических спартаковских принципов, не собирался уступать авторитарному Константину Ивановичу всю полноту власти. И неслучайно их дороги разошлись в 1988-м — сразу после кончины Андрея Петровича.
Трудно ли было руководителю столичной федерации сохранять объективность, не перетягивая одеяло на сторону родного общества? В целом третьему из братьев это удавалось, хотя вот Евгений Ловчев вспомнил и такой эпизод:
«Сыграв в начале 1978 года несколько матчей за „Спартак“, я из-за трений с Бесковым собрался уходить в „Динамо“. По тогдашнему регламенту переход необходимо было утвердить на заседании московской федерации. И Андрей Петрович настоял на том, что до конца года я не имею права выступать за бело-голубых. Формально правота была на его стороне, однако на практике сплошь и рядом этот пункт не соблюдался, прецедентов было много. Тем не менее в 1978-м за „Динамо“ в официальных матчах я так и не выступал. Быть может, это был единственный случай, когда он в чем-то использовал служебное положение в федерации на благо красно-белых».
Работа в центральном совете «Спартака» априори требовала решать проблемы команды через ВЦСПС, горком партии, Моссовет. К нуждам одноклубников Андрей Петрович подходил неформально. Анатолий Коршунов отметил: «Когда у меня родился сын, „Спартак“ выдал мне ордер на квартиру у Белорусского вокзала. Узнав об этом, Андрей Петрович посоветовал мне не торопиться с переездом и порекомендовал поговорить на эту тему с его другом Михаилом Яншиным, проживавшим в том же доме. Я последовал совету Андрея Петровича, съездил к Яншину и убедился в том, что Старостин был прав — из-за шума жить в новой квартире было просто невозможно».
Неординарность Андрея Старостина состояла еще и в том, что, служа любимой игре со всей искренностью, на ней одной он не замыкался.
Защитник московского «Торпедо» и сборной Александр Медакин вспоминал характерный случай: «Возвращались мы из Варшавы, где сборная проводила товарищеский матч. В купе ехали вместе с Андреем Петровичем Старостиным. Вижу, читает он журнал „Юность“ и грозно так поругивается: „Врет автор. Никогда Амараст не проигрывал. Врет. Так и скажу Вальке“. Интересуюсь: „Какому?“ — „Катаеву, редактору
