показавшейся Бальзамо иронической.
Марат увидел, что Бальзамо его понял; он подошел к нему и тихо сказал:
— Это страшная операция. Кость вся в трещинах и ужасно чувствительна. Он умрет не от болезни, а от боли: вот чего ему будет стоить его душа, этому живому!
— Зачем же вы его оперируете? Отчего не дать ему спокойно умереть?
— Долг хирурга — сделать все возможное для спасения, даже когда выздоровление представляется ему невероятным.
— Так вы говорите, он будет страдать?
— Его ждут ужасные мучения.
— Из-за того, что есть душа?
— Да, и она очень жалеет его тело.
— Тогда почему вы не поможете душе? Спокойствие души было бы, несомненно, гарантией выздоровления тела.
— Это как раз то, что я сейчас сделал… — заявил Марат, в то время как больного продолжали связывать.
— Вы приготовили его душу?
— Да.
— Каким образом?
— Как это принято, словами. Я воззвал к душе, к разуму, к чувствительности, к тому, что заставляло греческого философа говорить: «Боль, ты не зло!» — теми словами, которые подходят к случаю. Я ему сказал: «Вам не будет больно». Теперь его душе остается лишь не страдать, это уж ее дело. Вот средство, и оно употребляется по сию пору. Что же касается души — все ложь! Какого черта эта душа будет делать в теле? Когда я не так давно отрезал вот эту голову, тело ничего мне не сказало. Однако операция была серьезная. Но что вы хотите? Движение прекратилось, чувствительность угасла, душа отлетела, как говорите вы, спиритуалисты. Вот почему голова, которую я отрезал, ничего не сказала. Вот почему тело, которого я лишал головы, мне не помешало. А вот тело, в котором еще живет душа, будет минуту спустя кричать истошным голосом. Хорошенько заткните уши, учитель! Ведь вы так чувствительны к этой связи душ и тел, а она сейчас разобьет вашу теорию! И это будет продолжаться вплоть до того дня, пока ваша теория не догадается отделить тело от души.
— Вы полагаете, что такое разделение никогда не станет возможным?
— Попытайтесь это сделать, — предложил Марат, — вот прекрасный случай.
— Вы правы, случай действительно удобный, я попробую.
— Попробуете?
— Да.
— Каким образом?
— Я не хочу, чтобы этот молодой человек страдал, мне жаль его.
— Вы прославленный вождь, — согласился Марат, — но вы все-таки не Бог-отец, не Бог-сын и не сможете избавить этого парня от страданий.
— А если он не будет мучиться, то можно будет надеяться на выздоровление, как вы думаете?
— Выздоровление стало бы более вероятным, но с полной уверенностью утверждать этого нельзя.
Бальзамо бросил на Марата торжествующий взгляд и, встав перед молодым человеком, он встретился глазами с его испуганным и встревоженным взглядом.
— Усните! — приказал он не столько губами, сколько взглядом, вложив в это слово всю силу своего взгляда и своей воли, жар своей крови и все флюиды своего тела.
В эту минуту главный хирург начал ощупывать больное бедро и показывать ученикам, как далеко зашла болезнь.
Молодой человек, приподнявшийся было на своем ложе и задрожавший в руках санитаров, подчинился приказанию Бальзамо: его голова повисла, глаза закрылись.
— Ему плохо, — сказал Марат.
— Нет.
— Разве вы не видите, что он потерял сознание?
— Нет, он спит.
— Как спит?
— Да, спит.
Все обернулись и посмотрели на странного доктора, которого они приняли за сумасшедшего.
Недоверчивая улыбка заиграла на губах Марата.
— Скажите, во время обморока люди имеют обыкновение разговаривать? — спросил Бальзамо.
— Нет.
— В таком случае спросите его о чем-нибудь, и он вам ответит.
— Молодой человек! — крикнул Марат.
— Незачем кричать так громко, — сказал Бальзамо, — говорите как обычно.
— Расскажите о том, что с вами.
— Мне приказали спать, и я сплю, — отвечал больной.
Его голос был совершенно спокоен и не похож на тот, который все слышали несколько минут назад.
Присутствующие переглянулись.
— А теперь развяжите его, — попросил Бальзамо.
— Это невозможно, — возразил главный хирург. — Одно-единственное движение, и операция будет сорвана.
— Он не будет двигаться.
— Кто мне это может обещать?
— Я и он сам. Спросите его сами!
— Можно вас развязать, друг мой?
— Можно.
— Вы обещаете не шевелиться?
— Обещаю, если вы мне это прикажете.
— Приказываю.
— Признаться, вы говорите так уверенно, что мне очень хочется попробовать.
— Попробуйте и ничего не бойтесь.
— Развяжите его, — приказал хирург.
Служители повиновались.
Бальзамо перешел к изголовью больного.
— Теперь не двигайтесь, пока я не прикажу.
Статуя на надгробии не могла бы лежать неподвижнее, нежели больной, застывший после этого приказания.
— Можете оперировать, — предложил Бальзамо, — больной готов.
Хирург взялся за скальпель, но в решительную минуту заколебался.
— Режьте, сударь, режьте, говорю вам! — произнес Бальзамо голосом вдохновенного пророка.
Поддавшись, как Марат, как больной, как все бывшие в операционной, его силе, хирург поднес сталь к плоти.
Плоть затрещала, однако у больного не вырвалось ни единого вздоха, он не шевельнулся.
— Откуда вы родом? — спросил Бальзамо.
— Я бретонец, — с улыбкой отвечал больной.
— Вы любите родину?
— Да, у нас так красиво!
