подставке работы Буля.
— Ну что же, сударь, я готов поверить тому, что вы рассказали о событиях тридцать первого мая. Однако вы прибегаете к уловке, пытаясь ввести меня в заблуждение тем, что ручаетесь только за тот день. Позже ведь вы тоже встречались с моей сестрой.
Бальзамо запнулся.
— Это правда, — признал он наконец, — я виделся с ней.
Едва прояснившись, его лицо вновь омрачилось.
— Вот видите! — вскричал Филипп.
— Что особенного в том, что я виделся с вашей сестрой? Что это доказывает?
— А то, что вы необъяснимым образом заставили ее заснуть, как это трижды случалось с ней при вашем приближении; вы воспользовались ее бесчувственным состоянием и совершили преступление.
— Я вас спрашиваю еще раз: кто вам это сказал? — вскричал Бальзамо.
— Сестра!
— Как она может это знать, если она спала?
— А-а, так вы признаете, что она спала?
— Скажу больше: я готов признать, что сам ее усыпил.
— Усыпили?
— Да.
— С какой же целью вы сделали это, если не для того, чтобы обесчестить ее?
— С какой целью?.. Увы!.. — проговорил Бальзамо, роняя голову на грудь.
— Говорите же, говорите!
— Я хотел узнать с ее помощью одну тайну, которая была мне дороже жизни.
— Все это ваши хитрости, уловки!
— А что, именно в тот вечер ваша сестра… — спросил Бальзамо, словно отвечая своим мыслям и не обращая внимания на оскорбительные вопросы Филиппа.
— …была обесчещена? Да, граф.
— Обесчещена?
— Моя сестра ждет ребенка.
Бальзамо вскрикнул.
— Верно, верно, верно! — подтвердил он. — Теперь я припоминаю, что ускакал тогда, забыв ее разбудить.
— Вы признаётесь! Признаётесь! — вскричал Филипп.
— Да. А какой-то мерзавец в ту ночь — ужасную для всех нас! — воспользовался, должно быть, ее сном.
— Вам угодно посмеяться надо мной?
— Нет, я пытаюсь убедить вас в своей невиновности.
— Это будет непросто.
— Где сейчас ваша сестра?
— Там же, где вы ее тогда нашли.
— В Трианоне?
— Да.
— Я еду в Трианон вместе с вами, сударь.
Филипп замер от удивления.
— Я совершил оплошность, — продолжал Бальзамо, — но я не причастен к совершенному преступлению; я оставил бедную девочку погруженной в магнетический сон. Так вот, во искупление моей ошибки, вполне простительной, я помогу вам узнать имя виновного.
— Кто? Кто он?
— Этого я пока и сам не знаю, — отвечал Бальзамо.
— Кто же тогда знает?
— Ваша сестра.
— Но она отказалась назвать его мне.
— Вполне возможно. А мне скажет!
— Моя сестра?
— Если бы ваша сестра назвала имя преступника, вы бы ей поверили?
— Да, потому что моя сестра — ангел чистоты.
Бальзамо позвонил.
— Фриц! Карету! — приказал он явившемуся на звонок немцу.
Филипп метался как безумный взад и вперед по гостиной.
— Имя виновного!.. — бормотал он. — Вы обещаете, что я узнаю имя виновного?
— Сударь! Ваша шпага сломалась во время столкновения с Фрицем, — заметил Бальзамо. — Позвольте мне предложить вам взамен другую.
Он взял с кресла великолепную шпагу с золоченым эфесом и прикрепил ее к поясу Филиппа.
— А как же вы? — спросил молодой человек.
— Мне оружие не понадобится, — отвечал Бальзамо. — Моя защита — в Трианоне, а защитником будете вы, как только ваша сестра заговорит.
Спустя четверть часа они сели в карету, запряженную парой отличных лошадей, Фриц пустил их в галоп, и они поскакали по версальской дороге.
CXLVII
ПО ПУТИ В ТРИАНОН
Все эти поездки и объяснения заняли значительное время. Вот почему было уже около двух часов ночи, когда Бальзамо и Филипп покинули особняк на улице Сен-Клод.
До Версаля они ехали час с четвертью, еще десять минут ушло на то, чтобы добраться от Версаля до Трианона; таким образом, лишь в половине четвертого они оказались у цели.
Когда их путешествие подходило к концу, над полными утренней свежести лесами и холмами Севра уже занималась заря. Казалось, чья-то невидимая рука поднимала прямо у них на глазах тонкую вуаль. В Виль-д-Авре и чуть дальше, в Бюке, пруды словно вспыхивали один за другим: в них, как в огромных зеркалах, отражался начинавший алеть небосвод.
Наконец вдалеке показались колоннады и крыши Версаля, горевшие в лучах еще невидимого солнца.
Время от времени то одно, то другое оконное стекло, отражавшее первые лучи, вспыхивало и словно насквозь пронизывало своим светом утреннюю сиреневую дымку.
Когда карета оказалась в конце аллеи, ведущей из Версаля в Трианон, Филипп приказал остановиться и обратился к своему спутнику, за всю дорогу не проронившему ни слова:
— Граф! Боюсь, что нам придется некоторое время подождать. Ворота Трианона открываются около пяти часов утра; если мы нарушим обычай и постучимся раньше этого времени, наше поведение может вызвать подозрение у смотрителей и гвардейцев.
Бальзамо ничего не отвечал — он лишь кивнул головой в знак согласия.
— Кроме того, — продолжал Филипп, — я успею за это время изложить вам некоторые соображения, появившиеся у меня дорогой.
Бальзамо поднял на Филиппа полный тоски и безразличия взгляд.
— Как вам будет угодно, сударь, — отвечал он. — Говорите, я вас слушаю.
— Вы сказали, — продолжал Филипп, — что в ту ночь, тридцать первого мая, вы доставили мою сестру к маркизе де Саверни?
— Вы имели случай сами в этом убедиться, — заметил Бальзамо, — ведь вы тогда же нанесли этой даме визит, чтобы поблагодарить ее за оказанное вашей сестре гостеприимство.
