— Да, и вы прибавили, что так как один из королевских конюхов сопровождал вас от особняка маркизы до нашего дома, то есть на улицу Кок-Эрон, то не оставались с ней ни минуты наедине. Я поверил вам на слово…
— И правильно сделали.
— Однако, вернувшись мысленно к недавним событиям, я был вынужден признать, что месяц назад в Трианоне вы вошли в комнату моей сестры, чтобы поговорить; это было в ту самую ночь, когда вы каким-то образом проскользнули в сад.
— Я никогда не был в Трианоне в комнате вашей сестры, сударь.
— Выслушайте же меня!.. Видите ли, прежде чем пойти к Андре, мы должны все себе уяснить.
— Уясняйте, господин шевалье, я ничего не имею против, для этого мы и приехали.
— Подумайте хорошенько, прежде чем ответить на мой вопрос; то, что я вам сейчас скажу, я слышал из уст своей сестры. Так вот, в тот вечер моя сестра рано легла в постель. Значит, вы застали ее в постели?
Бальзамо покачал головой.
— Вы отрицаете? Берегитесь! — предупредил Филипп.
— Я не отрицаю, сударь. Вы меня спрашиваете — я отвечаю.
— В таком случае, я продолжаю спрашивать, а вы отвечайте мне.
Слова Филиппа ничуть не задели Бальзамо; напротив, он жестом дал понять молодому человеку, что внимательно его слушает.
— Моя сестра лежала в постели, — продолжал Филипп, все больше распаляясь, — когда вы поднялись к ней и своим адским могуществом заставили ее уснуть. Лежа в постели, сестра читала. Вдруг она почувствовала оцепенение, которое испытывает всегда в вашем присутствии, и сейчас же потеряла сознание. А вы говорите, что только задавали ей вопросы, а потом уехали, забыв ее разбудить. Однако на следующий день, когда она пришла в себя, — прибавил Филипп, схватив Бальзамо за руку и с силой сжав ее, — она лежала не в постели, а на полу возле софы и была полуобнажена… Что вы ответите на такое обвинение, сударь? Только не пытайтесь увиливать от ответа!
Пока Филипп все это говорил, Бальзамо слушал его как во сне, отгоняя одну за другой мрачные мысли, теснившиеся у него в голове.
— Признаться, сударь, вам не следовало бы возвращаться к этой теме и снова пытаться со мной поссориться. Я приехал сюда из сострадания к вашему горю; мне кажется, вы об этом забыли. Вы молоды, вы офицер, вы привыкли разговаривать свысока, держа наготове шпагу — все это толкает вас на ложный путь и может привести к серьезным последствиям. Когда мы были у меня дома, я сделал больше того, что следовало бы сделать, чтобы убедить вас и чтобы вы оставили меня в покое. Однако, я вижу, вам угодно начать все сначала? Предупреждаю вас: если вы чересчур меня утомите, я уйду в себя, в свои переживания, по сравнению с которыми ваши страдания — могу за это поручиться — просто приятное времяпровождение. И уж если я забудусь этим сном — не дай Бог кому-нибудь разбудить меня! Я никогда не входил в комнату вашей сестры. Вот все, что я могу сказать. Напротив, ваша сестра сама — и в этом, признаюсь, сыграла большую роль моя воля — сошла ко мне в сад.
Филипп хотел было его перебить, однако Бальзамо его остановил.
— Я обещал представить вам доказательство, — продолжал он, — и вы его получите. Хотите, чтобы это произошло немедленно? Извольте. Давайте войдем в Трианон, вместо того, чтобы тратить время на пустые разговоры. А может, вы предпочитаете подождать? Давайте подождем, но молча: не надо попусту сотрясать воздух.
Эти слова были сказаны с уже знакомым нашим читателям нетерпеливым выражением, после чего взгляд Бальзамо снова потух, и граф опять погрузился в размышления.
Филипп глухо взревел, словно дикий зверь, собирающийся вцепиться зубами в жертву, потом вдруг опамятовался и подумал:
«Такого человека, как Бальзамо, можно переубедить или одолеть только в том случае, если имеешь хоть какое-нибудь преимущество. Раз я сейчас таким преимуществом не располагаю, придется набраться терпения».
Однако ему не сиделось в карете рядом с Бальзамо; он спрыгнул на землю и стал мерить шагами зеленеющую аллею, где остановилась карета.
Спустя десять минут Филипп почувствовал, что дольше ждать нельзя.
Он был готов приказать раньше времени отпереть ворота, пусть даже с риском возбудить подозрения охраны.
— Кстати сказать, какие могут быть у привратника подозрения, если я ему скажу, что состояние здоровья моей сестры обеспокоило меня до такой степени, что я поехал в Париж за доктором и с рассветом привез его сюда? — шептал Филипп, отвечая своей мысли, которая уже не раз приходила ему в голову за то короткое время, что он провел с Бальзамо у решетки Трианона.
Мысль эта так ему понравилась, а желание его было так сильно, что мало-помалу он перестал думать об опасности этой затеи. Приняв окончательное решение, он подбежал к карете.
— Да, вы были правы, — сказал он, — не к чему ждать дольше. Идемте, идемте!
Однако ему пришлось повторить свое приглашение. Только после этого Бальзамо сбросил накидку, в которую он перед тем кутался, застегнул свой широкий темный плащ с пуговицами из вороненой стали и вышел из кареты.
Желая сократить путь, Филипп пошел по тропинке, ведущей к решетке парка.
— Скорее! — сказал он Бальзамо и зашагал так стремительно, что Бальзамо едва за ним поспевал.
Ворота отворились; Филипп объяснил привратнику причину своего появления, и их пропустили.
Когда ворота за ними захлопнулись, Филипп опять остановился.
— Еще одно слово, сударь… — начал он. — Мы у цели. Я не знаю, какой вопрос вы зададите моей сестре. Прошу вас, по крайней мере, избавить ее от расспросов о подробностях отвратительной сцены, которая могла произойти во время ее сна. Избавьте ее душу от той грязи, что пала на ее девственное тело.
— Сударь! Прошу выслушать меня внимательно: я не заходил в парк дальше вон тех деревьев, против служб, где живет ваша сестра. Следовательно, я не был в комнате мадемуазель де Таверне, о чем уже имел честь вам сообщить. Что же касается сцены, которая может, по вашему мнению, оказать нежелательное влияние на рассудок вашей сестры, то смею вас уверить: то, что она скажет, будет иметь значение для вас, но не для спящей девицы; она забудет все, как только проснется. А теперь я приказываю вашей сестре погрузиться в магнетический сон!
Бальзамо остановился, скрестил на груди руки, повернулся лицом к павильону, где жила Андре, и, сдвинув брови, замер, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Напряжение всемогущей воли отразилось на его лице.
— Вот и все, — проговорил он, устало уронив руки, — можете быть уверены, что мадемуазель Андре сейчас спит.
Лицо Филиппа выражало сомнение.
— Не верите? — продолжал Бальзамо. — Хорошо, подождите. Чтобы доказать вам, что мне незачем было входить к ней в ту ночь, я сейчас прикажу ей спуститься по лестнице и подойти к нам или, лучше, к тому месту, где я с ней разговаривал в последний раз.
— Хорошо, — согласился Филипп. — Если я увижу это своими глазами, я вам поверю.
— Давайте пойдем по той аллее и подождем за грабами.
Филипп и Бальзамо направились к указанному месту.
Бальзамо протянул руку в сторону жилища Андре.
Едва он сделал это движение, как за грабами послышался едва различимый шорох.
— Там кто-то есть! — предостерег Бальзамо. — Осторожно!
— Где? — спросил Филипп, поискав глазами того, о ком говорил граф.
— Вон там, в кустарнике слева, — отвечал тот.
— Да, верно, — молвил Филипп, — это Жильбер, он служил у нас когда-то.
— Есть ли у вас основания опасаться этого человека?
