Филипп задыхался, жадно ловя каждое слово сестры.
— Спасена! Андре спасена! — машинально вторил он ей.
— Подожди, брат, подожди!
Словно в поисках поддержки, девушка схватила Филиппа за руку.
— Дальше! Что было дальше? — спросил Филипп.
— Не понимаю…
— Как?
— Там, там, в комнате Николь, с ножом в руке…
— С ножом в руке?
— Я вижу его: он смертельно побледнел.
— Кто?
— Жильбер.
Филипп слушал затаив дыхание.
— Он крадется за королем, — продолжала Андре, — запирает дверь, наступает на свечку, от которой едва не загорелся ковер; он подходит ко мне… О!
Девушка бросилась брату в объятия, так и затрепетав всем телом.
— Ничтожество! — вымолвила она наконец и, обессилев, рухнула на софу.
— Боже мой! — воскликнул Филипп, не имея сил прервать ее.
— Это он! Он! — прошептала девушка.
Она прильнула к уху брата и, сверкая глазами, спросила его дрогнувшим голосом:
— Ты его убьешь, правда, Филипп?
— О да! — вскричал молодой человек, подскочив на месте.
Он задел стоявший позади него круглый столик с фарфором и опрокинул его.
Посуда разбилась.
Вслед за звоном разбитого фарфора стало слышно, как громко хлопнула дверь; потом истошный крик Андре заглушил все другие звуки.
— Что такое? — спросил Бальзамо. — Почему открылась дверь?
— Нас подслушивали? — вскричал Филипп, хватаясь за шпагу.
— Это был он, — проговорила Андре, — опять он!
— Кто он?
— Жильбер, все он же! Ведь ты убьешь его, правда Филипп? Ты его убьешь?
— Да, да, да! — воскликнул молодой человек.
Он бросился в переднюю, не выпуская из рук шпагу; Андре снова рухнула на софу.
Бальзамо побежал за молодым человеком и схватил его за Руку.
— Остановитесь, сударь! — предупредил он. — Тайное станет явным. Уже утро, а эхо в королевских домах распространяется быстро!
— Жильбер! — шептал Филипп. — Жильбер спрятался и подслушивал нас! Ведь я еще раньше мог его убить! Будь ты проклят, негодяй!
— Успокойтесь! Вы еще встретитесь с ним. Сейчас вам необходимо позаботиться о сестре. Видите, как она устала от пережитых волнений.
— Да, я понимаю, она, должно быть, невыносимо страдает, мне самому очень тяжело. Какое страшное, непоправимое горе! Я этого не вынесу!
— Вы ради нее должны жить, шевалье, вы нужны ей, ведь у нее, кроме вас, никого нет: любите ее, жалейте, берегите! А теперь, — продолжал он после некоторого молчания, — я вам больше не нужен, не правда ли?
— Нет, сударь! Простите мне мою подозрительность, мои оскорбления. Впрочем, все зло исходит от вас.
— Я и не пытаюсь оправдываться, шевалье. Однако, разве вы забыли, что сказала ваша сестра?..
— А что она сказала? У меня голова идет кругом.
— Если бы я не пришел, она выпила бы воду с подмешанным Николь зельем, и тогда на месте Жильбера оказался бы король. Разве, по-вашему, это было бы меньшее несчастье?
— Нет, сударь, все равно… Я вижу, что мы были обречены. Разбудите мою сестру.
— Она меня увидит и, возможно, догадается, что здесь произошло. Будет лучше, если я разбужу ее так же, как и усыпил, — на расстоянии.
— Благодарю вас, благодарю!
— Прощайте, сударь.
— Еще одно слово, граф. Надеюсь, вы порядочный человек.
— Вы имеете в виду вашу тайну?
— Граф…
— Об этом не стоит говорить. Во-первых, я человек чести; во-вторых, я решил совсем удалиться от людей, скоро я позабуду всех вместе с их тайнами. Впрочем, если я когда-нибудь вам понадоблюсь, вы всегда можете на меня рассчитывать. Да нет, нет, я ни на что больше не способен, я ничего больше не значу на этой земле. Прощайте, сударь, прощайте!
Поклонившись Филиппу, Бальзамо еще раз взглянул на Андре: голова ее была запрокинута; по всему было видно, что она очень утомлена и тяжко страдает.
— О наука! — пробормотал он. — Сколько жертв ради ничтожной цели!
Он исчез.
По мере того как он удалялся, Андре оживала. Она с трудом приподняла тяжелую, будто свинцом налитую голову и с удивлением посмотрела на брата.
— Филипп! — прошептала она. — Что здесь произошло?
Филипп подавил душившие его слезы и через силу улыбнулся.
— Ничего, сестричка, — отвечал он.
— Ничего?
— Да.
— А мне показалось, что я сошла с ума и бредила!
— Бредила? И что тебе пригрезилось в бреду, дорогая моя Андре?
— Я видела во сне доктора Луи.
— Андре! — воскликнул Филипп, пожимая ей руку. — Ты чиста, словно утренний луч. Однако все складывается против тебя, все готово тебя погубить. Мы связаны с тобой ужасной тайной. Я пойду к доктору Луи и попрошу его сказать ее высочеству дофине, что ты больна оттого, что очень скучаешь по родным местам и тебе необходимо пожить в Таверне. А потом мы уедем — либо в Таверне, либо еще куда- нибудь. Мы будем жить друг для друга, любя и утешая один другого…
— Брат! Если я чиста, как ты говоришь… — начала было Андре.
— Дорогая Андре! Я объясню тебе все это потом, а пока готовься к отъезду.
— А как же отец?
— Отец? — мрачно переспросил Филипп. — Это мое дело, я сам его приготовлю.
— Так он поедет с нами?
— Отец? Нет, это совершенно невозможно! Нет, Андре, мы с тобой уедем одни, только ты и я.
— Ты меня пугаешь, друг мой! Мне страшно, брат! Ах, как я страдаю, Филипп.
— С нами Бог, Андре, — проговорил молодой человек. — Ну, мужайся. Я бегу к доктору, а ты, Андре, хорошенько запомни: ты заболела от тоски по Таверне и скрывала это от ее высочества. Соберись с силами, сестричка! Это вопрос чести для нас обоих!
Филипп поцеловал сестру и торопливо отвернулся, он задыхался.
Потом он подобрал оброненную шпагу, дрожащей рукой вложил ее в ножны и бросился к лестнице.
Спустя четверть часа он уже стучался в дверь доктора Луи, жившего в Версале, пока двор находился в Трианоне.
