глазах все эти золотые чашки превратились в фиговые листки, как в восточной сказке.
— Я бы предпочла простые фиговые листки всему этому великолепию, устроенному господином Бальзамо ради того, чтобы быть мне представленным.
— Ваше высочество! — сказал Бальзамо, заметно побледнев. — Соблаговолите припомнить, что я не добивался этой чести.
— Ах, сударь, совсем не трудно было догадаться, что я захочу вас увидеть.
— Простите его, ваше высочество, — едва слышно пролепетала Андре, — он думал, что поступает хорошо.
— А я вам говорю, что он поступил дурно, — возразила принцесса так тихо, что ее слышали только Бальзамо и Андре. — Неприлично высказывать свое превосходство, унижая старика. А когда наследница французского престола готова пить из оловянной кружки, принадлежащей честному дворянину, ее не следует заставлять брать в руки золотой кубок шарлатана.
Бальзамо выпрямился, вздрогнув, как от укуса змеи.
— Ваше высочество, — взволнованным голосом обратился он к принцессе, — я готов предсказать вам будущее, раз вы, в ослеплении, настаиваете на этом.
Бальзамо произнес последние слова столь строгим и угрожающим тоном, что присутствовавшие почувствовали, как холодок пробежал у них по спинам.
Юная эрцгерцогиня заметно побледнела.
— Gieb ihm kein Gehor, meine Tochter[9], — обратилась к ней по- немецки старая фрейлина.
— Lass sie horen, sie hat wissen gewollen, und so soli sie wissen![10] — возразил Бальзамо.
Слова, произнесенные на языке, понятном всего нескольким лицам, сообщили происходившему еще большую таинственность.
— Итак, — проговорила принцесса, не слушая возражений старой воспитательницы, — пусть говорит. Если я ему прикажу замолчать, он подумает, что я его боюсь.
Едва были произнесены эти слова, как на губах Бальзамо мелькнула мрачная усмешка.
— Так я и думал, — прошептал он, — пустое бахвальство.
— Говорите, — приказала принцесса, — говорите, сударь.
— Ваше королевское высочество по-прежнему настаивает, чтобы я говорил?
— Я никогда не отказываюсь от принятого решения.
— Что же, ваше высочество, я готов, но нас никто не должен слышать, — со вздохом проговорил Бальзамо.
— Пусть будет так, — согласилась принцесса. — Я отрежу пути к отступлению. Оставьте нас.
Повинуясь ее жесту, относившемуся ко всем, присутствовавшие удалились.
— Это один из способов, — поворачиваясь к Бальзамо, заметила принцесса, — добиться аудиенции, не так ли, сударь?
— Не пытайтесь меня задеть, ваше высочество, — отвечал Бальзамо, — я не более чем орудие в руках Божьих, которым Господь пользуется для того, чтобы вас просветить. Не дразните судьбу, иначе она ответит вам тем же: она сумеет за себя отомстить. А я только передаю ее волю. Так не пытайтесь направить на меня свой гнев за то, что я сопротивляюсь: он к вам вернется. Но не мне отвечать за несчастья, о которых я призван вас известить.
— Так меня ждут несчастья? — удивилась принцесса; почтение, с которым говорил Бальзамо, смягчило и обезоружило ее.
— Да, ваше высочество, и очень большие несчастья, — с показным смирением прибавил он.
— Расскажите мне об этом подробнее.
— Попытаюсь.
— Итак?
— Задавайте мне вопросы.
— Будет ли счастлива моя семья?
— О какой из них вы спрашиваете: о той, которую вы оставили, или о той, которая у вас будет?
— Я спрашиваю о своей настоящей семье: о матери Марии Терезии, брате Иосифе, сестре Каролине.
— Ваши несчастья их не коснутся.
— Так они ожидают одну меня?
— Вас и вашу новую семью.
— Не могли бы вы сказать точнее, о каких несчастьях идет речь?
— Мог бы.
— В королевской семье три принца, не так ли?
— Совершенно верно.
— Герцог Беррийский, граф Прованский и граф д’Артуа.
— Совершенно верно.
— Какая судьба их ожидает?
— Все они будут царствовать.
— Означает ли это, что у меня не будет детей?
— Нет, будут.
— У меня не будет сыновей?
— Будут и сыновья.
— Мне будет суждено пережить их?
— Вам будет жаль потерять одного, вы также пожалеете, что другой останется жить.
— Буду ли я любима супругом?
— Он будет вас любить.
— Сильно?
— Слишком сильно.
— Какие же несчастья могут мне угрожать, позвольте вас спросить, если я буду любима супругом и меня будет поддерживать моя семья?
— Вам этого будет недостаточно.
— Мне останется еще любовь и поддержка подданных.
— Любовь и поддержка подданных!.. Да ведь это океан во время затишья… А вам не приходилось, ваше высочество, видеть бушующий океан?
— Я буду делать добро и помешаю разразиться буре, а если она начнется — я поднимусь на ее волне.
— Чем выше волна, тем глубже открывающаяся бездна.
— Со мной будет Бог.
— Бог не защищает тех, кою обрек на гибель.
— Что вы хотите этим сказать? Разве мне не суждено быть королевой?
— Напротив, сударыня, но лучше бы вас миновала чаша сия.
Молодая женщина презрительно улыбнулась.
— Слушайте, ваше высочество, и вспоминайте, — проговорил Бальзамо.
— Я вас слушаю, — сказала дофина.
— Обратили ли вы внимание, — продолжал прорицатель, — на гобелен, висевший в той комнате, в которой вы провели свою первую ночь на французской земле?
— Да, — вздрогнув, отвечала принцесса.
— Что было изображено на гобелене?
— Избиение младенцев.
— Признайтесь, что зловещие лица убийц запечатлелись в памяти вашего высочества!
— Да, запечатлелись.
— Хорошо. А скажите, вы ничего не заметили во время грозы?
— Молния угодила в дерево слева от меня, и, падая, оно едва не раздавило мою карету.
