Феокрита [433] (перевод диалога). Брюсов аплодировал своей партнерше, прекрасно усвоившей характерные особенности древнегреческой речи.
Затем следует глава «Адалис в Брюсовском институте». Брюсов устроил ей, бездомной, комнату во Дворце искусств (Поварская ул., 52). Он приезжал к своей подруге, когда хотел, привозил плитку шоколада. Она голодала. Некий художник, живший по соседству, был невольным слушателем их бесед. Он рассказывал, что Брюсов держался, как заурядный мужчина, которому прискучила любовница, а Адалис была трогательно-благородна в этом столкновении. К этому времени относятся ее строки:
Адалис начала вести в институте курс лекций [435] . По отзыву Григория Алексеевича Рачинского [436] , ее первая лекция была блестяща. Очень эрудитно, изящно, остроумно. Но дальше Адалис не постаралась. Слушатели ее пушкинского семинара не удовольствовались высказываниями:
«Ах, как хорошо, как бесподобно!»
Нередко Адалис в свои часы не являлась, и студенты узнавали, что она сидит с Гроссманом [438] в чайной. Студенты бунтовали, но безуспешно [439].
Как-то мы с Адалис беседовали, оказавшись рядом в креслах большого зала института. Она критиковала мое тогдашнее стихотворение о поезде: «Вот по этой строчке можно думать, что у Вас роман с проводником: „Люблю Бенар. Захар“».
Об одной из студенток, Агапитовой: «У нее провинциальная восторженность, но такая неровная, со срывами. Кажется, вдруг свет погас, дверь с шумом захлопнулась».
«Брюсов говорил о Вас: „Когда она выпишется, будет прекрасным поэтом“».
«Если бы я говорила в старомодном стиле, сказала бы, что видела Вас в Италии, в Норвегии».
В эти годы Адалис ходила беременная ребенком Брюсова. С циничной откровенностью описывала состояние зародыша внутри себя. Предавалась наркотикам. Ребенок родился мертвым.
Адалис была нечиста на руку. Зайдя в гости, могла украсть что-нибудь из одежды. Ее сын [440], обожаемый ею, украл кошелек соседа в Доме писателей (это было много позднее). Мать защищала его, как курица цыпленка.
Было время, когда Адалис жила в одной квартире с поэтом Кочетковым [441]. Они яростно ненавидели друг друга.
В очереди за гонораром в Гослите [она] поругалась, как торговка, с поэтессой Кларой Блюм [442].
Рассказывали, что в институте она организовала издевательское общество, которое провоцировало влюбленных, расстраивало дружеские отношения, оклеветывало. Но она имела большое влияние на окружающих. В полушутку она говорила: «Так Адалис повелела, председательница оргий…»
Близкие звали ее Аля, а я — Айка! Ей говорили: «Айка, ты сделала подлость такому-то, ты больше не будешь?» Айка каялась, обещала, что больше не будет. И делала подлость кому-нибудь другому.
Был период, когда Адалис исчезла с горизонта, — время мучительных поисков, нищеты, одиночества. Затем поездка по Средней Азии, знакомство с тамошним бытом, литературой, тамошним материалом — ярким, ходовым [443].
В 1930-х гг. помню книгу Адалис и Сергеева «Абджед хевез хютти»[444]. Книга умная, искусная, но не из тех, какие берутся в жизнь. Помню занимательное суждение: «Со временем религия исчезнет, она останется потребностью очень женственных женщин». Адалис оценил Максим Горький и способствовал ее продвижению в печати.
Дальше было много разговоров о переводе Адалис поэмы Турсун-заде «Индийская баллада»[445]. Перевод был превосходный, превышающий текст автора. Турсун-заде получил за эту вещь звание лауреата [446]. Но Адалис была права, когда в Союзе писателей отстаивала себе половину его премии. «Индийскую балладу» по-русски написала она.
Адалис уже стала признанным писателем, автором многочисленных статей, переводчиком республиканских поэтов, редактором переводных стихов, редактором прозы, в частности, переизданного Чехова. Выходили и ее собственные сборники стихов. На одном из ее выступлений в Гослите с чтением новой книги ее назвали «поэтом гражданского мужества». Ее поэтической тенденцией стало тогда отталкивание от личной лирики ради широких общественно-политических тем. И вот, наконец, Адалис последних лет в полном оперении, на высоте редакционных кресел. Вышли три книги ее стихов [447], куда пробились и личные темы. Смерть ее в 1969 году особо ярких откликов все же не вызвала.
Адалис с начала своего появления в московских литературных кругах, еще будучи никому не известной, держалась учительно и властно. Как ни подтрунивали над ней, она всюду умела занимать место. Роман с Брюсовым не только обогатил ее, но и ввел в большой круг литературного общества, заставил с ней считаться.
Произведений Адалис вышло много в печати, но для всеобщего обозрения у меня нет достаточного более-менее полного материала. Жанры ее творчества разнообразны, как уже говорилось, кажется, нет только драматургии. Возможно, что в ее архиве находится еще много неизвестных, неизданных рукописей. Мои впечатления о ее творчестве связаны большей частью со стихами разных лет, с ее высказываниями в газетах, со всем ее образом, который хочется запечатлеть, как нечто особенное, отличное на общем фоне тогдашней литературной публики.
Что было в ней несомненно — искусство стилизации. Существовало мнение — Адалис пластмасса, которая может оборачиваться всем: железом, деревом, стеклом, даже золотом.
Ранние стихи Адалис производили неопределенное впечатление поисков, перекрестных влияний, сумбурности. Но воспитанная на высоких образцах классической литературы, она выработала в себе требовательное отношение к художеству слова.
«Прекрасное должно было величаво». Думается, что это было ее мерилом в оценках. Валерий Яковлевич недаром был ее учителем. Адалис приняла наставительный, поучительный тон в стихах. Но ее торжественные позы казались деланными, проповедничество — официальным. Многое в ее высказываниях вызывалось требованиями текущего момента, заставлявшими поступиться личными вкусами и взглядами.
На мой взгляд, три ее последних сборника стихов служат выражением высшей литературной школы.
Это мастерское овладение формой, взвешенность слов, предусматривающая все возражения, это тонкое, острое перо в твердой руке. Молодой автор должен считаться с книгами Адалис, с высоким уровнем ее уменья.
Стихи Адалис — игра интеллекта, остроумие, колкость, но также и холодность, неспособность увлечь, зажечь, глубоко взволновать.
Адалис — образец выучки литературной культуры. Думается, вольно или невольно, Адалис пошла на большой внутренний компромисс. Она слишком захотела быть человеком в ущерб фантастическому миру существ и сфер, который в ней жил.
«О, человечество, любовь моя!» Любовь сия кажется внутренней, рационалистической.
