русский — неизбежной нагрузкой для разговоров с родителями. Меняются или появляются (в зависимости от возраста) новые привычки, интересы. Они уже не «встречаются» с девочками, а «date» их, дарят мамам подарки не 8-го марта, а 9 июня в так называемый «Mother's Day», не верят в то, во что верили мы, а их идеалы кажутся нам такими не нашими. Но даже дети иногда ломаются. Помню эмигрантскую семью и двойняшек девочек. Они не ходили в школу потому, что английский им не давался, а не давался он им потому, что девочки не ходили в школу (русских школ в Южной Африке нет). Маленькие не по возрасту, худенькие и какие-то навек испуганные, они жались друг к другу и молчали…
Конечно были и устойчивые, иногда даже слишком по-моему устойчивые.
Можно понять и как-то объяснить, когда люди приехавшие сюда в пору позднего расцвета сил продолжают читать русские книги, слушать русские песни и подсоединяются к русскому телевидению. Большая часть жизни прожита в России, на русском языке, в погружении в ту культуру — трудно менять себя, трудно или в этом возрасте почти невозможно проникнуть в тонкости и проникнуться новым языком… Все это так, хотя многие пытаются и делают это более или менее успешно. Но почему, бога ради, молодой парень хорошо владеющий английским, не ущербный какой-то, не бука, а напротив — общительный, или как это принято выражать — коммуникабельный, здоровый, бегал по улочкам нашего района с баллончиком краски и писал, писал, писал… имя российской группы «Алиса» — убей меня, не пойму.
Есть в нашей эмиграции и другие дети — подлинные патриоты России, без которых наверное не обходится ни одна эмиграция. Они старательно не забывают, а иногда учат практически заново русский язык, читают русские книги, при каждой удобной оказии едут в Россию и мечтают о том дне, когда окончив университет или колледж вернуться туда. Это конечно их право, но лично по мне… Мир такой большой, такой интересный, столько мест, где хотелось бы пожить, да что там, просто побывать. Симтоматично, что как правило эти дети или никогда не жили в России или покинули ее в нежном младенчестве.
Самый младший Елагин — княжеская или графская это фамилия честно говоря не помню — семьи эмигрировавшей из России сразу после октябрьской революции и занесенной в Южную Африку из Аргентины после долгих скитаний по свету, говорит на приличном русском и при удобном случае демонстрирует свою глубокую любовь к покинутой его предками родине.
Андрей, фамилию называть не буду — она ещё достаточно известна в России, которого его родители увезли оттуда в пяти или шестилетнем возрасте, брал у меня уроки русского языка и литературы и делился самыми сокровенными мечтами: получить такую работу, чтобы постоянно жить в Москве или хотя бы в Петербурге.
Для кого-то это можно объяснить влиянием родителей, которые что-то или все потеряли на оставленной родине и для которых Россия — символ прошлого богатства, успеха, влияния…
А для других — может быть это всего навсего возрастной конфликт, стремление сделать что-то наперекор маме и папе?
У взрослых положение гораздо серьезнее. Как весенняя вода ломает речной лед, так и эмиграция начинает колоть жизнь — вот первая трещина, другая, третья и понеслись льдины, осколки прежней жизни, сталкиваясь, налезая друг на друга, тормозя течение, превращая спокойную речку в бурный и порой неуправляемый поток.
Главная проблема для взрослых — язык.
Интересно, пытался кто-нибудь исследовать влияние языковой среды на психику российского человека? Мы жили с твердой верой, что русского языка вполне достаточно для того, чтобы «человек проходил, как хозяин по необъятной родине своей», по Украине, Молдавии, Грузии, не говоря уже о Башкирии или Татарстане. Мы негодовали, когда в Прибалтике нам демонстрировали нежелание говорить на великом и могучем (а ведь это мы к ним приезжали в гости). Мы смеялись над «украинской мовой», считали несуществующими казахский или мордовский языки. Как же жестоко нам отплатила судьба! Оказалось, что за границей не обязаны понимать нас и что люди там не собираются менять Иврит, Африканас или Зулу на полный скрытых и явных достоинств язык Пушкина и Высоцкого. Без знания языка невозможно устроиться на работу, поддерживать хотя бы какие-то контакты, просто невозможно выжить.
И здесь были упорные — помню за праздничным столом в доме Лайлы З*** (я уже упоминал эту даму из высшего местного общества), нам полагалось читать Седер (еврейский молитвенник) на английском языке. Мои знания были тогда явно недостаточные, но с грехом пополам я осилил полагающуюся мне порцию и с облегчением передал молитвенник дальше. Вдруг сидевший напротив меня, такой же приглашенный и опекаемый Лайлой бывший россиянин, громким шепотом зло проговорил:
«И чего ты унижаешься?»
Я честно говоря не понял в чем состояло унижение. Может быть в том, что я, РУССКИЙ, читал ЕВРЕЙСКУЮ молитву? Оказалось, дело было в другом.
«Чего ты на английском читаешь?»
И опять мне было непонятно, если книга написана на английском, на каком же языке я должен был её читать?
«Я не собираюсь этого делать» Продолжение было до боли знакомо ещё по Израилю. Не помню дословно, что он сказал, но идея была — пусть они (местные жители) наш язык учат.
Я уже писал об этом человеке в главе «Дело врачей» — там он фигурирует под именем Саша и его судьба достаточно типична для нашей волны эмиграции.
Это конечно был экстрим — Саша, преследуемый неудачами и съедаемый гипертрофированным чувством собственной значимости просто озлобился на весь свет.
Другой проблемой стало для нас практическое незнание реалий заграничной жизни.
Злую шутку сыграла с нами страна советов. Мы настолько не верили советской прессе, ничему, что писалось о жизни по ту сторону железного кордона, что построили свою собственную воображаемую заграницу, которая, как оказалось, была так же далека от реальности, как и город «желтого дьявола».
Мы рвались на Запад потому, что это было запрещено, не имея о нем ни малейшего представления.
Мы думали, что СВОБОДА — это право выбирать себе будущее, строить свою жизнь без оглядки на партком и местком, оказалось, что это право не замечать и не интересоваться другими, свобода безразличия и свобода предоставленная утопающим спасать самим себя.
Над воротами «заграницы» написано — «Каждому своё!»
Невостребованность или по крайней мере неполная востребованность, неоцененнось подлинная или воображаемая — это был подводный камень о который разбились многие судьбы.
«Вы знаете, кем я был в России?!» — мы с Ирой оба не могли слышать этот стон души. Вспоминались рассказы о сталинских соколах с Лубянки, которые отвечали на это нехитрой формулой: «Ты был тем-то, а теперь ты — говно». У эмиграции при мягких повадках жесткий нрав и тот, кто не понял, что всё придется начинать с самого начала, недалеко уйдет. На словах или с помощью документов доказывать свою значимость некому, можно или пробиваться или пытаться попасть в струю. Легко это или невозможно — другой вопрос, но лягушки в сметане всегда должны быть в уголке памяти.
Многие новоприбывшие пробовали сразу же начать свой собственный бизнес. Это волшебное слово очень многим кружило голову. Казалось счастье так близко, так возможно — открою маленький свечной заводик, потом побольше… Проблема была в том, что у большинства советская власть просто вытравила здравый смысл — если все так просто, почему не все вокруг капиталисты? Откуда берутся рабочие?
Горели, теряли все, влезали в неподъемные долги, начинали снова, а удача приходила только к некоторым.
Одиночество, несоответствие ожиданий и реальностей, неумение приспособиться к новой жизни, иногда переизбыток соблазнов, СПИД и «даха» (гашиш), алкоголь добавляли трещин, ломали, калечили…
Сколько было тех, для кого лучше было бы не открывать «железный занавес», кому лучше было бы не покидать тихий, устойчивый мир страны «берёзового ситца».
Но ведь и того мира уже не было!
Ну, а теперь о Пете и о других не менее интересных людях.
Как вы посмотрите на человека, который, при случайной встрече, на вопрос «Привет! Как дела?» (да и не вопрос даже, а так — формальность), ответит не обычным и столь же формальным: «Спасибо! (За что
