Тайна смерти Петра III

женского”»²⁷¹.

Эта зарисовка тоже не говорит о намерении императора сделать сына наследником. Дав мальчику военное воспитание, вовсе не обязательно надевать на него корону. Применительно к Ивану Антоновичу австрийский посол граф Мерси д’Аржанто передавал 14 апреля слова государя: тот якобы нисколько не заботится «о его мнимых правах на русский престол, потому что он, император, сумеет заставить его выбросить все подобные мысли из головы; если же найдет в поименованном принце природные способности, то употребит его с пользой на военную службу»²⁷². Такую же судьбу Петр мог готовить и Павлу.

«НА НЕМЕЦКИЙ ОБРАЗЕЦ»

Повисший в воздухе вопрос о наследнике, так же, как и промедление с коронацией, давали богатую пищу для неблагоприятных толков и, в конечном счете, расшатывали власть молодого монарха. Одной из причин переворота было неумение наладить контакт с гвардией. Той самой силой, которая уже на протяжении четверти века держала судьбу престола в своих руках.

Следует помнить, что недовольство армейских и гвардейских слоев – суть разные вещи. В первом случае, лишив войска надежды на щедрые пожалования после контрибуции, Петр залез армии в карман. Однако он совершил и давно ожидаемые шаги, которые не могли не обрадовать офицерский корпус. Император отодвинул на второй план елизаветинских назначенцев, людей придворных, штатских, ничего не понимавших в войне. Вместо них командование получили представители молодого поколения, хорошо показавшие себя в минувших сражениях.

Так, Захару Чернышеву, герою взятия Берлина, император поручил присоединиться с корпусом к войскам Фридриха II, чтобы оказать тому помощь против австрийцев. Командующим армии против Дании был назначен П.А. Румянцев, истинный виновник победы при Гросс-Егерсдорфе. За собой на серьезные должности они должны были потянуть целую цепь способных молодых офицеров среднего звена. Этому обстоятельству можно было только радоваться.

8 июня Румянцев писал из Кольберга Волкову: «Я уже отчаял вовсе быть для меня делу какому-либо… Вы знаете, что всякий ремесленник работе рад… В полковники и штаб-офицеры я доклад подал… разбор мой велик был… я тех, кои не из дворян и не из офицерских детей, вовсе не произвел: случай казался мне наиспособнейший очиститься от проказы, через подлые поступки вся честь и почтение к чину офицерскому истребились»²⁷³. Задержимся на этих словах. В феврале Румянцев побывал в столице, вызванный императором, и уехал обратно в Померанию в начале марта. Письмом Волкову он докладывал об исполнении распоряжений государя. Среди прочего было и пожелание избавиться от офицеров, выслужившихся из солдат и солдатских детей. Оно может показаться нелогичным в условиях, когда после Манифеста о вольности дворянства многие офицеры стремились в отставку, и на повестке дня вставал вопрос о заполнении вакантных мест. Однако Петр III видел дело иначе. Наделяя русских дворян правами европейских благородных сословий, он рассматривал их как своего рода замкнутую касту: неофицерские дети не могли претендовать на офицерские чины. Тем самым нарушался один из основополагающих принципов, введенных Петром Великим, – принцип выслуги, гарантировавший социальную мобильность в империи, то есть возможность подняться по лестнице чинов на высокие ступени Табели о рангах. Конечно, стать канцлером бывший солдат мог только теоретически, а вот получить за храбрость личное дворянство и пробиться в капитаны, командиры полка, коменданты крепости – такие примеры имелись в изобилии. Многих дворян тревожило проникновение простолюдинов в благородную среду. Иначе Румянцев не назвал бы подобных сослуживцев «проказой». Но император обязан был думать не о сословных предрассудках, а о бесперебойной работе государственного механизма. Видимо, он искренне считал, что офицеры должны оставаться на службе из чувства долга, как сказано в Манифесте. Оставляем реалистичность подобного взгляда без комментария.

В армии, как и везде, Петр портил свою репутацию сам. Ведь подчинение вчерашним побежденным унижало русских, нужен был большой такт, чтобы не задевать самолюбия победителей. Фридрих II им обладал, недаром он устроил в Потсдаме прекрасный прием для Румянцева, с маневрами в его честь и совершенно очаровал будущего фельдмаршала. А вот император был лишен способности понимать чужие чувства. Раз он восхищался Пруссией, то, как другие могли не делать того же самого?

27 апреля 1762 г. Петр писал королю: «Я повелел генералу Чернышеву… подойти к вашей армии с 15 000 правильного войска и тысячью казаков, приказав, по мере возможности, исполнять приказания вашего величества. Это лучший наш генерал после Румянцева… Но если бы Чернышев и ничего не умел, он бы не мог дурно воевать под предводительством такого великого генерала, как ваше величество»²⁷⁴. Захар Григорьевич недолго продержался в чести. Щербатов писал: «Похвала прусскому королю и унижение храбрости российских войск составляли достоинство приобрести любление государево; и граф Захар Григорьевич Чернышев, при бывшей пробы российской и прусской взятой в плен артиллерии, за то, что старался доказать, что российская артиллерия лутче услужена, не получил за сие андреевской ленты, которые тогда щедро были раздаваемы»²⁷⁵.

Знаменитые «шуваловские» гаубицы, действительно, и стреляли дальше, и взрывались реже. Но Петр не желал признавать очевидного и тем обижал подданных. «В шуме праздников, и даже в самом коротком обхождении с русскими, – писал Рюльер, – он явно обнаруживал к ним свое презрение беспрестанными насмешками»²⁷⁶. Штелен даже не замечал, как режут ухо его слова о благих начинаниях ученика: «Рассматривает все сословия в государстве и имеет намерение поручить составить проект, как поднять мещанское сословие в городах России, чтоб оно было поставлено на немецкую ногу… Разослать немецких ремесленников по русским городам, чтоб они… обучали русских мальчиков и заставляли их работать на немецкий образец… Послать в Германию, Голландию и Англию несколько даровитых купеческих сыновей, чтоб изучить бухгалтерию и коммерцию и устроить русские конторы на иностранный образец»²⁷⁷.

Все эти начинания были и своевременны, и полезны. Приток европейских специалистов в Россию при Екатерине II несказанно возрос, государство тратило большие суммы на содержание пансионеров за границей и перенос на русскую почву западных технологий. Эти шаги воспринимались обществом как продолжение курса Петра I и вызывали похвалу. Почему же отвергались начинания внука великого преобразователя? Что он делал не так?

Рискнем сказать: то, что Екатерина предпринимала для блага России, совершалось Петром из презрения к своей стране. И это все замечали. Императрица умела щадить национальное самолюбие, даже когда искореняла глубоко въевшиеся пороки, такие, например, как грубость семейных нравов. Ей были за это благодарны. Рюльер привел полулегендарное свидетельство о попытке молодого императора одним наскоком изменить «варварское» отечественное законодательство. То, над чем Екатерина работала 34 года, приноравливая иностранный опыт к местным понятиям и уровню развития, потребовало от ее мужа совсем простого шага. Он взял кодекс Фридриха II и прислал в Сенат. «Был приказ руководствоваться им во всей России. Но по невежеству переводчиков или по необразованности русского языка, бедного выражениями в юридических понятиях, ни один сенатор не понимал сего творения, и русские в тщетном опыте сем видели только явное презрение к своим обыкновениям и слепую привязанность к чужеземным правам»²⁷⁸.

В шагах Петра проглядывало какое-то поспешное насилие. Характерно стремление императора заменить названия коренных русских полков. Прежде они именовались по городам страны, теперь – по именам шефов, в значительной части немцев. Так разрывалась связь с землей, неприятной для Петра. Его армия пестрела не только другой формой, но и откликалась на другой язык. Чисто психологически государю было так уютнее. Что до остальных, то кто спрашивал их мнения? У многих имелись и более приземленные поводы для неудовольствия.

«Фельдмаршалы и прочие генералы, которые были вместе полковниками, подполковниками и майорами гвардейских полков, должны были лично командовать своим полком, когда при дворе сменялась стража, и стоять перед фронтом во время парада, – сообщал Штелин. – Это исполняли: фельдмаршалы граф Миних, князь Никита Юрьевич Трубецкой, гетман граф Разумовский и другие, которые до этого… не только не брали в руки эспадрона, но и не учились новой экзерциции. …Каждый из них держит у себя в доме молодого офицера… и раза по три-четыре в день берет у него уроки».

Вспомним, как Панин отреагировал на желание государя пожаловать его званием генерал-аншефа. Казалось бы, что тут дурного? Получи высокий чин – и продолжай карьеру воспитателя наследника. Не тут-