— Военную тайну хранить умеешь? — спрашиваю. — Значит, иди под мое окно, я тебе оттуда ружье спущу, и ты его тихонечко огородами — за околицу. Там дядя Никанор будет, ему отдашь. И чтоб никто не видел, ясно? И пока я не вернусь — молчок!
Пацаненок весь напыжился и вдруг честь мне отдал. На полном серьезе — руку к кепке. Я от изумления чуть сам в лужу не свалился, как давеча Ник.
Вернулся домой, собрал вещички. Маму заплаканную попытался убедить, что буду паинькой — без толку. Отец зашел, обнял — ну, говорит, сына, с Богом, и не подставляйся, ладно? А сам, ушлый, пока меня обнимал, ногу чуток отставил и тапочком под кроватью шаркнул, как бы невзначай. Проверил. У всех нормальных людей ружье на гвозде висит, а у меня в чехле на полу валяется. Слушай, говорю, компас одолжи. Папаня — к себе, а я под кровать — нырь, «Сайгу» хвать и за окошко ее. Хитрый, когда надо. Весь в отца.
У нас в лес глубже полукилометра народ без пушки не ходит. Даже по. ягоды-грибы. Исторически так сложилось. Мы бы и рады не таскать на себе лишнего железа, да фауна мешает. И чего бы умного папаня ни советовал, а я беру ствол. Медведь не юсер, к почтальонам без пиетета.
Выхожу за околицу, головой верчу, Никанора не видать. Замаскировался, коммандо несчастный. Для разминки, наверное. Я туда-сюда, вдруг с того места, где только что прошел, из чахленьких, насквозь просматриваемых кустиков, в спину голос:
— Ты чего так вырядился, племяш?
Джинсы на мне и телогрейка.
— Военная хитрость, — говорю. — Пушку мою принесли тебе?
Достал из рюкзака камуфляж, переоделся, карабин снарядил. Готов сложить башку непутевую за отчизну.
Ну и пошли мы. Сначала, в самом деле, вдоль дороги, я по краешку, Ник поглубже лесом. Ничего так шагается, бодренько — с учетом погодных условий, разумеется. Километре на пятом, под столбом с единственной сохранившейся табличкой «НЕ В…ЗАЙ У…ЁТ» перекурили чуток, портянками в воздухе помахали и дальше рванули. Чувствую, втянулся. Таким ходом — в Больших Пырках засветло будем. Как и задумано.
Иду, на столбы поглядываю. Ох, криво стоят, вполне могли где-то сами повалиться, без помощи вероятного противника. Ладно, нам уже не до столбов, через пару километров в самую чащобу сворачивать.
Вышли на Пырки в сумерках. Вроде бы и колея туда — не дорогой же ее называть — вполне проходимая оказалась, да мы подустали слегка. Первое, что увидели на краю деревни — милицейского «козла». Переглянулись недоуменно. Как он сюда попал — вертолетом, что ли?
В Больших Пырках, ясное дело, тоже электричества нет — кое-где окна тускло светятся, керосинки там жгут. Подходим к самому здоровому дому, и тут, будто нас встречать специально, дед Ероха — на крыльцо.
— Ага, — Нику говорит. — Явился, мать твою, не запылился. То-то давеча снилось, будто стоит у моего смертного одра Никанор и горько рыдает. Переживает, сволочь, что не успел единоутробного дядю живым застать. Года два собирался, гнида паразитская, в гости зайти, готовился, а не успел.
Дед Ероха у нас из старших последний остался. Про вещий сон врет, конечно. Просто характер едкий, как электролит. И рад дедуля увидеть племянника, да еще с внучатым племянником за компанию, зуб даю.
— И тебе, внучок, тем же концом по тому же месту стариковское наше спасибо за внимание.
— Слышь, дядя Ерофей, завязывай с нотациями, лады? — Ник заявляет. — Потом как-нибудь выскажешься о наболевшем. Не время сейчас, родина в опасности.
— Ты, племянничек, не беспокойся, я хоть и старый хрен, а от тебя, армагеддона ходячего, как- нибудь родину обороню! Какую теперь катастрофу замыслил, сознавайся? И Леху-то зачем в свои адвентюры втравливаешь?
Ник вздохнул только, рюкзак наземь опустил и на крыльцо присел.
— Чего тут менты делают? — спрашивает.
— Чего, чего… В бане пьяные лежат. Это участковые.
— Я машину узнал. И давно они так?
— Да уж с неделю. В самые дожди к нам завернули на стакан-другой, а выбраться не могут, так дорогу развезло. Говорят, в Красную Сыть ехали. Какое-то транспортное происшествие оформлять. Чего ты там учудил-то снова?
— Да ничего, вот те крест. Значит, вы ментов несчастных целую неделю поите?
— Да как же не поить-то, Никанорушка! А ты бы хотел, чтоб они трезвые по селу лазали, высматривали, что тут у нас и почем? Нет уж. Пусть лучше они из Пырок цирроз печени увезут, чем хоть один протокол!
— Промышляете, выходит, по-старому, господа браконьеры…
— Жить-то надо.
— И то правда. Слу-ушай, а что ж вы лесом ментов не провели? На Красную Сыть «козел» вряд ли проедет, а к военным-то — легко. Куковали бы они на базе, все самогонки расход меньше.
Я прямо-таки ушами захлопал. Ничего себе, новости! «Козел», значит, проедет… Ох, недаром слухи ходили, что у военных с Пырками какие-то свои коммерческие дела. Ну правильно, господа офицеры тоже люди, вкусно покушать любят. Да и самогон пыркинский ух, какой. Опять-таки шубу жене построить из натурального меха… То-то местные такие зажиточные, частенько в городе деньгами сорят. А Красной Сыти со всего этого великолепия — одни побочные эффекты. Отвратительная красная сыпь, в частности. С мучительным зудом. Поня-ат-ненько.
Дед Ероха тем временем рядом с Ником присел, из кармана «Парламент» извлек, «Зиппой» клацнул звонко. Нас сигаретами угостил. И говорит:
— Да не родился еще такой человек… чтобы я ментам вот пол-столько лишнего показал. У меня к НКВД счеты аж довоенные. И потом, не хотят они на базу сами. Боятся. Потому и надираются с утра. Ко мне уже подкатывали насчет гражданских шмоток.
— Все-таки, значит, война, а, дядя Ерофей?
Помню, как сейчас — не понравилась мне интонация Ника. Он прямо-таки с надеждой в голосе деда Ероху спрашивал. Как бы «неужто дождались?».
— Не знаю, — дед головой помотал. — Электричества нету, телефон молчит. Поверху то самолеты, то вертолеты. Но ты понимаешь, Никанорушка, есть такое мнение, будто началась эта катавасия из-за того, что в лесу село. Ну, приземлилось. Дальше, за базой, километров, я так прикидываю, на десять к северу. Сам не видел, молодые сказали — летела какая-то хреновина с резким снижением. Шварк по небу — и в лес. Вроде без взрыва. Я одного понять не могу — если не война, зачем радио отрубать? Или это летающая тарелка какая-нибудь, и она волну глушит?
— Летающих тарелок не бывает, — Ник отрезал.
— Это ты не женат еще, вот и не сталкивался, — дед парировал. — Все бывает. Половники, ухваты… Я однажды с летающим утюгом едва разминулся. Низко летел — должно быть, к дурной погоде…
— …в любом случае, надо разбираться, — Ник ввернул. — Значит, вот как сделаем, дядя Ерофей. До рассвета нас приюти, а там мы «козла» ментовского позаимствуем временно — ты ж нам своего не дашь, верно? — и прямо к базе. Далее по обстановке.
— Убьешь машину-то. Они протрезвеют — голову свернут.
— Ничего с ней не сделается. Леха поведет, я за штурмана буду. Целы останемся — назад пригоним. Менты и не заметят, они ж ее во-он где бросили. Керосинить им еще дней пять, и то если дождь перестанет. Мы дорогу хорошо разглядели сегодня. Там гусеницы нужны. А колеса — даже не представляю. БТРу, например, тухло придется.
— Может, обождать? — дед сомневается. — Ну, не понимаем мы, чего творится — да и хрен бы с ним. На Руси испокон веку девять из десяти всю жизнь так проживают, ни черта о ней, о жизни, не понявши — и ничего, из гробов назад не лезут с жалобами. Не рыпайся, Никанорушка! Рано или поздно все доведут в части, нас касающейся. Обязаны же.
— Тебе доведут… Новые власти. Ты им еще на Библии присягать будешь. Мол, вступая в дружную
