проекта. — Это название более раскручено в коммерческом отношении.
— Но оно не…
— …соответствует правилам научной номенклатуры. Да-да. Но скажите мне, кого вы предпочтете иметь — живого и полнокровного бронтозавра или одни планы на выведение апатозавров, которые никогда не дождутся финансирования?
Молодой человек покраснел, но ничего не возразил.
— Теперь, насколько я понимаю, — сказал главный бухгалтер, — вы хотите завести племенные стада. А не слишком ли это сложно? Со времен мезозоя среда существенно изменилась. Понравятся ли современные растения травоядным ящерам?
— Ну, чем-нибудь мы их накормим. Что касается среды… здесь, увы, наверняка обнаружатся сложности. Мы не располагаем значительными свободными территориями. Однако в зоопарках мы добились истинных чудес. Там мы можем создать для них такие условия, которые одурачат даже самих динозавров. Они будут жить и радоваться… — Сверкая глазами, молодой человек произнес: — Дайте мне средства, и через год я покажу вам существо, идентичное живому динозавру.
— Значит, на самом деле это будет не динозавр?
— Будет ли это существо динозавром? Нет. Будет ли оно действовать, поступать и думать, как динозавр? На 99 процентов!
— Ну как? — директор проекта захлопал в ладоши. — Я же говорил, что наш юный друг производит самое благоприятное впечатление.
Главный бухгалтер по-прежнему казался задумчивым.
— У меня остался только один вопрос, — проговорил он. — Зачем?
— Что, сэр?
— Зачем вам нужны эти хлопоты? Динозавры мертвы уже… миллионы лет. Они свое прожили. Зачем возвращать их обратно?
— Потому что динозавры — это удивительные животные! Конечно, мы хотим, чтобы они вернулись! Что может быть прекраснее и бесполезнее динозавра? Кто не захочет, чтобы они вернулись?
Главный бухгалтер повернулся к директору проекта и кивнул. Директор проекта встал.
— Благодарю вас, мистер Адамс.
— Спасибо вам, сэр! За то, что вы предоставили мне эту возможность…
Едва не спотыкаясь от усердия и стремления произвести хорошее, впечатление, молодой человек покинул комнату.
Когда дверь закрылась, директор проекта и главный бухгалтер поглядели друг на друга. Очертания человеческих фигур затрепетали, расползаясь и открывая подлинный облик.
Директор проекта потянулся, взъерошив перья.
— Ну как?
— Чудесный образчик! — воскликнул главный бухгалтер. — И в точности такой, как ты обещал.
— Я же говорил. Люди — такие восхитительные создания! Такие пытливые, такие изобретательные! Наверное, все согласятся со мной в том, что они являются истинным украшением мира.
— Во всяком случае, я на твоей стороне.
— И ты готов поддержать меня на второй стадии? Речь идет о создании среды обитания и учреждения постоянной племенной популяции.
— Если самка произведет на меня столь же благоприятное впечатление, то да. Мне просто придется согласиться.
— Великолепно! Давай побеседуем с ней прямо сейчас.
Очертания фигуры директора проекта вновь приобрели человеческий облик. Он прикоснулся к стоявшему на столе устройству.
— Вы можете войти, Ева.
Дмитрий Володихин
ХУТОРЯНЕ
Иногда наблюдения над современной фантастикой приводят критиков к парадоксальным выводам. В этой реплике критик высказывает догадку: кажется, в моду опять входят Бакунин и Кропоткин.
Все началось с дарственной надписи, которую начертал мне на своей книжке московский фантаст Евгений Прошкин: «Имперцу Дмитрию Володихину от анархо-тоталитариста Евгения Прошкина». Со мной- то все понятно, спору нет. А вот словосочетание «анархо-тоталитарист» заставило в душе моей задребезжать струнку интуитивного узнавания. Первая мысль: «О, и этот тоже!». За ней вторая: «А еще-то кто? Что, вокруг такая тьма анархистов?». Это побудило меня оглядеться вокруг, припомнить прочитанное за последние 3–5 лет и… увериться в растущей популярности анархизма. Во всяком случае, среди современных российских фантастов. Плохо ли это? Хорошо ли? Я не знаю. Просто таково положение дел.
Что я подразумеваю под «анархизмом» в нашей фантастике последних лет? Бога ради, только не надо ловить меня на несоответствии с энциклопедическими статьями о Бакунине, Кропоткине, Прудоне и прочих «отцах-основателях». Не о политическом движении речь, а, скорее, о настроении умов. И здесь придется сделать маленькое отступление.
В прежних филфаковских учебниках непременно находилось место для разговора об «идейно- художественном» наполнении литературного произведения. По нынешним временам звучит странновато, вроде сенокосилки с вертикальным взлетом. Допустим, художество и сейчас приветствуется. А вот насчет идейности… можно нарваться на оценку вроде «еще один осколок темного прошлого»! И сообщество
творцов/любителей фантастики раскалывается понемногу на тех, кто считает полезным и нужным воспитывать читателя, подкидывать ему комплекс идей для размышления, и тех, кого с души воротит от подобной постановки вопроса. Все равно, какая идеология «владеет» текстом: демократическая, имперская, религиозная, атеистическая, прогрессистская, традиционная… Отрицаются они все. И вот из отрицания вырастает новая идеология. Пока, наверное, она не миновала зачаточной стадии, вроде едва вербализуемого интеллектуального поветрия. Но ветерок мало-помалу крепчает.
Главный герой писателя-анархиста чувствует дискомфорт и своего рода «тесноту», обитая внутри системы, которая дергает его и требует определенных действий, манифестаций. А других систем не придумано… Значит, он принципиально внесистемен и всегда стеснен. С другой стороны, такой персонаж требует от власти определенного порядка — хотя бы на улице и на работе: «Ну вы! Дергаете меня, дергаете, а все зря! Налицо сплошное уродство мироустройства». Разумеется, он в трезвом состоянии не может относиться к системе иначе, нежели саркастически, в легком подпитии готов самую малость пореволюционерить, хотя бы ругнуться вполне громко, а на стадии «глубокого погружения» может простить системе ее настырность и даже само ее существование, если эй-вы-там-наверху просто оставят его в покое.
Анархически настроенный герой не имеет каких-либо стержневых ценностей, взятых извне. Он отторгает любую веру и любую политику, как только вера или политика достигают высокой концентрации. И то, и другое будет хорошо для него самую малость, слегка, «скорым изгоном». Единственная подлинная
