в своих писаниях называл нынешнее правительство республики тираническим, узурпаторским и незаконным; второе: что ты готовил заговоры с целью свержения нынешнего правительства и изменения формы правления; третье: что, не будучи ныне ни офицером, ни солдатом армии, ты сеял смуту в ее рядах, побуждая солдат отказывать в повиновении своим законным начальникам, призывал их к мятежу…
В зале снова поднялся такой шум, что голос клерка начал тонуть в нем, и Лилберн, не выдержав, крикнул:
— Тише, джентльмены, прошу вас! Я не слышу ни слова.
— Обвиняемый! — взвился судья. — Предоставьте суду следить за порядком в зале! Вы выслушали обвинительное заключение. Признаете вы себя виновным или нет?
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Иными словами, не признаете?
— Ответить «да» или «нет» означало бы дать показания против себя. Вы знаете, что еще ни один суд не мог меня принудить к этому.
— Присяжные, подсудимый не признал себя виновным. Вам надлежит выслушать свидетельские показания и решить, подтверждаются ли ими все или только некоторые пункты обвинения.
— Сэр, еще два слова!
— Довольно, мистер Лилберн. Вы отняли у нас целый день рассказами о своем героическом прошлом. Теперь не мешайте суду.
— Но дело идет о моей жизни и смерти.
— Хорошо, говорите, но будьте кратки.
— Правильно ли я понял, что меня собираются судить на основании закона, принятого парламентом этим летом?
— Акт, объявляющий, какие именно преступления должны быть признаваемы государственной изменой, от 17 июля сего года.
— Но могло ли мне быть известно о нем? Ведь я нахожусь в строгом заключении с марта.
— Стены тюрьмы никогда не были помехой для вас. Вы и там продолжали писать свою оскорбительную клевету и находили способы распространять ее в городе и в графствах. Кроме того, парламент, снисходя к вашему семейному горю, выпустил вас в июле. Пять недель вы находились на свободе и за это время успели напечатать еще несколько скандальных книг и взбунтовать гарнизон Оксфорда.
— Сэр! Судья не должен говорить перед присяжными так, будто вина подсудимого уже доказана. На большинстве книг, вменяемых мне в вину, даже не стоит моего имени.
— Не беспокойтесь, мы сумеем доказать, что вы, и никто иной, являетесь их автором. Вызывайте свидетелей!
Клерк, набрав в грудь воздуха и выгнувшись назад так, что жилы натянулись на шее, прокричал куда-то в потолок традиционную формулу:
— Если какой-нибудь человек может дать их светлостям судьям показания на Джона Лилберна, пусть войдет и говорит.
Сразу же задняя дверь распахнулась, и шериф провел к свидетельскому месту невысокого коренастого человека, на голенищах сапог которого Лилберн опытным глазом подметил блестящие вытертые полосы — следы кандалов.
— Печатник Ньюкомб, посмотрите внимательно на обвиняемого и скажите суду, знаком ли он вам.
Печатник бросил на Лилберна быстрый, настороженный взгляд и кивнул.
— Да, ваша честь. Это мистер Лилберн.
— Когда вы видели его последний раз?
— В начале сентября. Он заходил ко мне вместе с другим офицером договориться о напечатании книги.
— Клерк, покажите свидетелю «Клич к молодым лондонцам». Об этой ли книге шла речь?
— Да, сэр, об этой самой.
— И вы уговорились о цене и согласились выполнить порученную вам работу?
— Так.
— Заходил ли после этого к вам мистер Лилберн еще раз?
— Вечером того же дня они пришли с тем же офицером, чтобы вычитать пробные оттиски и исправить ошибки. Я внес их исправления в набор, но успел отпечатать только несколько копий.
— Что же помешало вам?
Печатник посмотрел на прокурора с недоумением, потом потупился и сказал, понизив голос:
— Меня арестовали на следующий день.
— А что стало с печатными формами?
— Они были захвачены тоже, — сказал печатник еще тише.
— Мастер Ньюкомб, говорите громче, так, чтобы присяжные могли слышать вас. Это были формы той самой книги?
— Да.
Прокурор склонил голову в сторону судьи, показывая, что он удовлетворен вполне.
— С позволения ваших светлостей, — сказал Лилберн, — могу я задать свидетелю несколько вопросов?
Лица зрителей разом повернулись к нему, и лишь головы тех, кто записывал процесс, остались склоненными над листами бумаги, лежащими на коленях. Судья сделал неопределенно-разрешающий жест, но при этом пожал плечами — о чем тут еще спрашивать?
— Мистер Ньюкомб, скажите, во время нашего визита к вам речь шла о напечатании всей книги или части ее?
— Насколько я помню, вы принесли только конец. Около полутора десятка страниц, они как раз уместились в один печатный лист.
— А где было начало рукописи?
— Не знаю.
— Кто из нас двоих вручал вам конец рукописи и договаривался о цене?
— Тот офицер, который был с вами.
— А вечером кто держал корректуру?
— Тоже он.
— Постойте, свидетель, постойте! — судья простер вперед руку, словно отодвигая ладонью прозвучавшие слова. — На предварительном следствии вы показали, что мистер Лилберн сам исправлял пробные оттиски.
— Не совсем так, ваша честь. Я только сказал, что он присутствовал при этом.
— Вы сказали, что вручили ему отпечатанный лист.
— Дело было таким образом. Когда они пришли, я дал каждому по пробному оттиску. Потом один оттиск взял корректор и начал исправлять. Так всегда у нас делается. Кто-то читает вслух рукопись, а корректор следит по оттиску и исправляет.
— И кто же читал рукопись?
— Тот офицер. Мистер Лилберн только держал лист в руках. Мой корректор может подтвердить это.
— Довольно, свидетель. Шериф, уведите его.
— Ваша честь, прошу вас! Еще один вопрос к свидетелю. Вас арестовали на следующий день, мистер Ньюкомб. Вы успели к этому времени отпечатать что-нибудь по исправленным формам?
— Всего несколько копий. Они тоже были захвачены при аресте.
— Иными словами, книга, показанная вам клерком, никоим образом, даже частично, не могла быть отпечатана в вашей мастерской, ибо заказчик не успел получить даже того последнего листа. И все, что вы можете сказать суду, сводится к тому, что я присутствовал при переговорах с вами некоего офицера и при последующей корректуре. Благодарю, ваша честь, у меня больше нет вопросов к свидетелю.
Печатника увели, его место занял солдат во франтоватом мундире, усыпанном по груди и обшлагам
