Английской республики не забыли Джона-свободного и вскоре, состряпав очередное судебное дело, заочно осудили его на пожизненное изгнание. Он прожил полтора года в Голландии, бедствовал, тосковал и в конце концов, летом 1653 года, решил вернуться на родину, хотя это было запрещено ему под страхом смертной казни. Снова был громкий процесс, снова весь Лондон лихорадило и толпы народа стекались к зданию суда, и снова присяжные вынесли оправдательный приговор. Однако времена уже были не те. Кромвель прочно держал власть в своих руках. Он не разрешил выпустить обвиняемого, а против присяжных приказал возбудить уголовное дело. К списку английских тюрем, имевших своим узником Джона Лилберна, добавились замок Елизаветы и замок Маунт Невилль на острове Джерси, затем Дуврский замок. Он умер 29 августа 1657 года, в возрасте 39 лет, вступив незадолго до смерти в секту квакеров, и газеты описали громкую ссору по поводу похоронного обряда, затеянную над его гробом враждующими религиозными группами.
Восхождение Кромвеля пошло именно тем путем, который предсказывал и которого опасался Лилберн. С 1653 года он практически сделался некоронованным королем Англии и установил внутри страны режим суровой диктатуры. Ирландия и Шотландия были покорены, Голландия разбита на море, колонии стремительно расширялись, и вся Европа трепетала перед военной мощью лорда-протектора. На него замышлялось много покушений, но все заговорщики рано или поздно оказывались в сетях учрежденной им тайной полиции. И все же политической прочности правление не имело. После смерти Кромвеля в 1658 году в стране снова начался хаос, и армия, устроив переворот, призвала Стюартов обратно.
Вместе с реставрацией Стюартов вернулся в Англию и Эдвард Хайд, граф Кларендон. Будучи самым доверенным лицом в совете молодого короля, Карла II, он приобрел огромное влияние и прилагал все силы к тому, чтобы реализовать политическую иллюзию всей своей жизни — монархию без произвола, монархию на твердых основаниях законности и права. Однако вскоре неподкупность и презрение к интригам нажили ему столько врагов при дворе, а прямота суждений и советов так раздражили короля, что в 1667 году всемогущий канцлер был смещен со всех постов и с позором выслан из Англии на континент, где и скончался семь лет спустя. Он оставил после себя несколько томов речей и писем, двухтомную автобиографию и многотомную «Историю мятежа и гражданских войн в Англии». Трагическая противоречивость его судьбы и характера отразилась и в его писаниях, в которых талантливый психолог- портретист часто отступает перед тенденциозным политиком, скрупулезный историк — перед многословным мемуаристом, логик — перед витией, ученый юрист — перед власть имущим.
Уолвин и Овертон после оправдания Лилберна в октябре 1649 года тоже были освобождены из Тауэра.
Судьба Уолвина дальше теряется в тумане, про Овертона же известно, что в 1655 году он был замешан в подготовке левеллеровского восстания против Кромвеля, в 1659 сидел в тюрьме, а в 1663 власти снова выпустили приказ о его аресте — теперь уже за печатные нападки на правительство Реставрации.
Сексби дослужился до чина полковника под командой Кромвеля, воевал в Шотландии, а затем в 1651 году был послан с секретной миссией во Францию. Там он вел переговоры с лидерами Фронды и гугенотами и настойчиво предлагал им принять «Народное соглашение» в качестве конституционной основы для Франции в том случае, если и в ней удастся покончить с королевской властью. Но после того как Кромвель объявил себя лордом-протектором, Сексби стал его заклятым врагом, планировал восстания, устраивал заговоры, готовил покушения и даже выпустил памфлет под названием «Уничтожение — не убийство». Летом 1657 года он был выслежен и схвачен тайной полицией лорда-протектора и полгода спустя умер в Тауэре.
Самую длинную и бурную жизнь прожил Уайльдман. Ему суждено было увидеть не только реставрацию Стюартов, но и их окончательное падение в 1688 году. В награду за свои заслуги он был принят в совет города Лондона, а новый король, Вильгельм III Оранский, даровал ему рыцарское звание. На своем надгробии он просил написать: «Здесь лежит человек, проведший самые цветущие годы своей жизни в тюрьмах, ибо он слишком горячо желал свободы и счастья своей стране и всему человечеству». Историк Маколей впоследствии дал ему не столь лестную характеристику. «С фанатичным республиканизмом, — писал он, — Уайльдман умел соединять нежную заботу о собственной безопасности. Его хитрость была такова, что, несмотря на все заговоры, в которых он принимал участие, несмотря на пристальное наблюдение мстительных и отлично осведомленных властей, он ухитрился умереть в собственной постели, после того как видел два поколения своих соумышленников, окончивших дни на виселице».
Сразу после смерти мужа Элизабет Лилберн обратилась к лорду-протектору с просьбой о помощи. Кромвель немедленно откликнулся, назначил ей пенсию два фунта в неделю, помог освободить поместье, унаследованное Лилберном в Дареме, от гигантского штрафа, так что конец своей жизни измученная женщина смогла провести в относительном достатке и покое. Из десяти детей, рожденных ею Джону Лилберну, только четверо дожили до зрелых лет, и только одна, самая младшая дочь оставила после себя потомство. Мистер Ян Лилберн, ныне проживающий в шотландском графстве Абердиншир, тщательно хранит генеалогию своего рода, и архивисты время от времени получают у него необходимые им справки.
Но и после того как умерли все участники гигантской исторической драмы, отлились в книжные строки описания боев и имена погибших, тексты речей и судебные приговоры, утихла старая вражда, чтобы уступить место новой, — продолжали жить идеи, за которые боролись левеллеры. Сначала это была тайная, полузапретная жизнь, окруженная ненавистью, подозрительностью, клеветой. Но век спустя ветер, которого так ждал Лилберн, наполнил паруса американской революции, и многие из его замыслов оказались воплощены в жизнь победившим народом. В самой Англии на борьбу ушло еще больше времени, и лишь в середине XIX века волна революционного движения вынудила правительство к ряду реформ, по сути дела, утверждавших три основных пункта полузабытого «Народного соглашения»: всеобщее избирательное право для мужчин, отмену монополий, упрощение и упорядочение судопроизводства.
Как в природе исток могучей реки привлекает гораздо больший интерес географов, чем текущие рядом с ним, столь похожие по виду ручейки, так и в истории разрастание какого-нибудь политического движения обостряет интерес исследователей к тому, что можно назвать истоком, началом пути. По мере того как становился все более явным и очевидным вклад левеллеровского движения в общечеловеческий прогресс, менялось и отношение к нему. Попытки понять, истолковать, уточнить факты и документы, проследить социальные и духовные корни, выявить предшественников и последователей все расширяли объем исторической литературы о левеллерах и их вожде, привлекали все новые силы. Видные историки самых разных взглядов и направлений отдавали должное мужественной борьбе первых демократов XVII века, и высказывания многих из них могли бы послужить эпиграфом к книге о Джоне Лилберне:
«Политическая важность такой фигуры, как Лилберн, легко объяснима. В революции, где другие спорили о правах короля и парламента, он всегда говорил о правах народа. Безоглядная храбрость и пламенная речь делали его кумиром масс».
«Рационализм левеллеров обусловил их требование демократической формы правления, ограничиваемой и сдерживаемой конституцией, основанной на законах природы и разума. Для достижения этой цели они разработали политическую схему, продолжающую и до наших дней сохранять свое значение и ценность: писаная конституция, как верховный закон, ограничивающий власть правительства, собрание народных представителей для разработки и принятия конституции. Они также создали модель партийной организации, предвосхитившую Корреспондентские комитеты Американской революции».
«Стойкий борец со старым режимом, непримиримый враг самовластия, герой гражданской войны, отважный враг республики индепендентов, вождь левеллеров, выступивший в защиту бедных и средних классов населения, — таким был Джон Лилберн. Если от него и ускользал конечный смысл борьбы, скрытый диалектикой неизбежного развития, то тем с большей силой он отразил в своей жизни интересы тех классов, которые болезненно переживали этот переломный период. Эта натура, подобно стальной пружине, разжималась только для принципиальных ударов, в ней нет сомнений, колебаний, перелома, рефлексии,
