ее в ужас: два греческих корабля уже были приведены в порядок. Близилось время отъезда.
Сидя на берегу пруда, покрытого лилиями и лотосами, она плакала, не в силах сдержать слез.
— Извините меня, Нефертари.
— Разве в вашей стране вас не почитают как царицу?
— Менелас, конечно, соблюдает приличия; он постарается доказать, что он, настоящий воин, смел с лица земли целый город и перебил все его население, чтобы вернуть свою жену и смыть нанесенное ему оскорбление. Но моя жизнь там превратится в ад; смерть была бы милее.
Нефертари не стала произносить бесполезных слов, она постаралась отвлечь красавицу, раскрыв ей секреты искусства ткацкого дела. Увлеченная этим занятием, гречанка проводила в мастерских целые дни напролет, расспрашивая самых опытных ткачих, и сама принялась за изготовление роскошных нарядов. Она ловко работала руками и быстро сумела снискать уважение лучших мастериц. Эти работы позволили ей забыть о Трое, о Менеласе и неотвратимом возвращении вплоть до того вечера, когда переносной трон Туйи появился на пороге гарема.
Елена метнулась в свои покои и бросилась на кровать вся в слезах; присутствие великой царской супруги означало конец ее счастливых дней, которые никогда уже больше к ней не вернутся. Она пожалела, что ей недостало мужества покончить с собой.
Нефертари очень ласково попросила ее следовать за ней.
— Царица желает видеть вас.
— Я никуда отсюда не пойду.
— Туйа не любит ждать.
Елена покорилась. В который раз она опять оказывалась сама себе не хозяйка.
Сноровка египетских плотников удивила Менеласа. Слухи о том, что египетские корабли могли находиться в плавании целыми месяцами, казалось, были обоснованны, поскольку судостроительные верфи Мемфиса восстановили и укрепили греческие корабли в невероятно короткие сроки. Царь Лакедемона видел огромные баржи, способные выдержать целый обелиск, быстроходные парусники и военные укрепления, которые он не пожелал бы брать приступом. Сила египетского устрашения была не пустым звуком.
Он постарался отогнать эти мрачные мысли, радуясь, что, наконец, можно готовиться к возвращению. Эта остановка в Египте позволила ему восстановить силы; его солдат хорошо выхаживали и кормили, экипажи были готовы к отплытию.
Победным шагом Менелас направился во дворец великой царской супруги, где остановилась Елена после своего возвращения из гарема Мер-Ура. Нефертари встретила его и провела к супруге.
Одеяние Елены, на которой по египетской моде было длинное платье из льна на завязках, показалось ему почти непристойным; к счастью, никакой другой Парис не собирался выкрасть ее! Нравы фараонов запрещали подобные действия, тем более что женщины здесь явно были гораздо независимее, чем в Греции. Они не сидели в заточении в гинекее, могли свободно передвигаться, не пряча лицо, противостояли мужчинам и даже могли занимать высокие посты — странные и прискорбные обычаи, которые Менелас ни за что не хотел бы занести на свою землю.
При приближении своего мужа Елена позволила себе не встать и осталась сидеть, увлеченная своим занятием за ткацким станком.
— Это я, Елена.
— Я вижу.
— Разве ты не должна была меня приветствовать?
— С какой стати?
— Но… я твой муж и хозяин!
— Единственный хозяин здесь — это фараон.
— Мы отправляемся в Лакедемон.
— Я еще не закончила свою работу.
— Поднимайся и следуй за мной.
— Ты поедешь один, Менелас.
Царь кинулся на свою жену и попытался схватить ее за запястье. Кинжал, внезапно появившийся у нее в руке, заставил его отступить.
— Не приближайся, иначе я позову на помощь; в Египте насилие карается смертью.
— Но… ты моя жена, ты принадлежишь мне!
— Царица Туйа доверила мне управление ткацкой мастерской; это счастье, которого, как мне кажется, я достойна. Я буду делать платья для придворных дам, а когда мне это наскучит, мы поедем. Если ты слишком торопишься, езжай, я тебя не держу.
Менелас изломал два меча и три копья о мельничный жернов булочника. Его ярость напугала слуг; не появись вовремя Шенар, полиция забрала бы буяна. Старший сын фараона предусмотрительно держался на расстоянии, пока гнев воинственного грека не утих; когда, наконец, тот утомился рубить и колоть, Шенар принес ему кружку крепкого пива.
Царь Лакедемона жадно выпил все до капли и уселся на мельничный жернов.
— Эта стерва… Что она еще выдумала?
— Я понимаю ваш гнев, но все это бесполезно. Елена свободна в своем выборе.
— Свободна, свободна! Цивилизация, которая предоставляет столько свободы женщинам, должна быть уничтожена!
— Вы останетесь в Мемфисе?
— А разве у меня есть выбор? Если я вернусь в Лакедемон без Елены, меня поднимут на смех; мой народ станет презирать меня, а какой-нибудь из моих офицеров перережет мне горло, пока я буду спать. Мне нужна эта женщина!
— Дело, которое доверила ей Туйа, не просто предлог; царица высоко ценит мастерство вашей супруги.
Менелас ударил кулаком по жернову.
— Будь проклята эта Елена!
— Криком здесь не поможешь. Теперь у нас общие интересы.
Грек внимательно прислушался.
— Если я стану фараоном, я отдам вам Елену.
— Что я должен делать?
— Помочь мне убрать с дороги Рамзеса.
— Сети может прожить до ста лет!
— Девять лет царствования измотали моего отца; отдавая себя без остатка Египту, он растрачивает драгоценные силы. И вам еще раз повторяю, что нам понадобится время; когда будет объявлено о том, что трон опустел на время траура, нам придется действовать умело и быстро. Подобная стратегия должна быть тщательно разработана.
Убитый этим известием, Менелас весь сгорбился.
— Сколько еще надо будет ждать?
— Нам повезет, поверьте; но нам еще предстоит исполнить несколько щекотливых дел.
Опираясь на руку Рамзеса, Гомер отправился осматривать свое новое жилище, особняк в двести квадратных метров, окруженный садом и находящийся в трехстах метрах от одного из крыльев дворца, предназначенного для регента. Повар, горничная и садовник составляли всю прислугу поэта, который потребовал прежде всего большой запас сосудов с оливковым маслом, анисом и кориандром для придания особого вкуса его вину: он предпочитал особенно хмельное.
Из-за своего плохого зрения Гомеру приходилось склоняться перед каждым кустом, каждым цветком; их разнообразие почему-то не радовало его. Рамзес даже стал опасаться, как бы это недавно выстроенное жилище не показалось ему недостойным. Внезапно поэт загорелся.
— Ну, наконец-то, лимонное дерево! Если рядом нет лимонного дерева, невозможно слагать прекрасные стихи; это вершина творения. Стул, скорее.
Рамзес принес ему табурет на трех ножках. Казалось, это было как раз то, что нужно Гомеру.
— Пусть мне принесут сухие листья шалфея.
