Оба союзника согласились с этим планом и ушли от Лао Тсина, довольные и собой, и им, хотя и не без некоторых сомнений и сожалений, относившихся исключительно к великолепному «Регенту»: один жалел, что должен был расстаться с ним, другому не менее жаль было видеть, что он не попал к нему в руки.
Когда они уходили, банкир сказал Гроляру:
— Милостивый государь, вы не можете понять моих симпатий к бежавшим из Нумеа ссыльным, которых вы чуть было не предали вчера французскому правительству, не вмешайся в дело Уолтер Дигби, настоящий американец на этот раз; но вы теперь откажетесь от ваших дальнейших действий в этом роде, иначе ни за что не получите драгоценности, о которой хлопочете.
— Но, милостивый государь, мой долг…
— Э! — перебил его банкир. — Я понимаю, что всякий долг соединен бывает с разными печальными необходимостями, но случается нередко, что чувство гуманности берет перевес и диктует нам свой образ действий.
— Посмотрю, что я могу сделать для ваших друзей, — важно сказал Гроляр, — может быть, мне удастся добиться от моего правительства некоторого смягчения их участи; но во всяком случае я не могу отказаться от миссии, возложенной им на меня, потому что это равносильно измене, а изменником своему отечеству я не желаю быть, да и вы не можете этого требовать от меня.
— Пусть будет так, господин маркиз, — согласился Лао Тсин. — Но пеняйте потом на себя за то, что может случиться впоследствии, так как я не перестану ограждать моих друзей от ваших покушений на их свободу, и вы могли уже видеть, успеваю ли я в этом, — это ограждение я считаю также своим долгом. Во всяком случае, на несколько месяцев они свободны от ваших покушений.
— Вы намекаете на кражу у меня моих бумаг?
— Да, это по моему желанию их украли у вас.
— Я так и думал! Но тогда, значит, мы идем с вами не к миру, а к войне, а в этом случае я предоставляю себе полную свободу действий, которая не может быть выгодна для вас!
— Как вам будет угодно. Прошу только помнить, что во всякой борьбе удары падают безразлично на всех, направо и налево.
— Благодарю за напоминание! А относительно «Регента» я ничего не боюсь: у меня ваше слово, милостивый государь, и к одному делу мы не будем примешивать другого.
С этими словами Гроляр важно раскланялся и ушел, полный достоинства и самого выгодного мнения о своей личности: из простого полицейского он начинал формироваться в дипломата, и, как казалось ему, не без успеха.
Оставшись один, банкир кликнул Сарангу и сказал ему:
— Видел этого иностранца, который поедет с Ли Вангом?
— Да, господин!
— Ну, — продолжал Лао Тсин, понизив голос, — если он тоже захочет ехать с ним в гроты Мары, — пусть себе, не мешай ему.
— Понимаю, господин! — просто сказал малаец, смотря на своего господина глубоким взглядом больших черных глаз.
Через некоторое время в кабинет Лао Тсина вошли Бартес и Гастон де Ла Жонкьер.
— Ну-с, — спросил первый, — удалось ли вам добиться чего-нибудь?
— Вот «Регент», — отвечал банкир, подавая его Гастону. — Он ли это самый?
Молодой человек обезумел от радости: схватив драгоценность, он принялся петь, кричать и танцевать, не помня ни себя, ни тех, кто был с ним! Вот когда честь его отца восстановлена, а вместе с ней обеспечена и участь всего семейства! Теперь все невзгоды прошли, и они заживут обеспеченной и спокойной жизнью!
Когда первый приступ радости прошел, Гастон возвратил драгоценность банкиру, сказав ему:
— У вас он будет целее, чем у меня, до моего отъезда из Батавии! А уеду я отсюда не раньше того, как пошлю шифрованную телеграмму отцу и увижу своего друга вне всяких опасностей.
— Нет, дружище, — возразил Бартес, — поспешай-ка лучше домой да обрадуй поскорее отца своим возвращением не с пустыми руками, а с исчезнувшим сокровищем. Обо мне же не беспокойся!
— Я сделаю то, что мне долг велит делать, и мой отец, узнав в чем дело, первый одобрит мое желание остаться с тобой, чтобы видеть тебя в полной безопасности.
— Но мое положение не так опасно, как ты думаешь? Этот мошенник Гроляр ведь теперь совершенно безвреден, — заметил Бартес.
— А вмешательство Дигби? Ты думаешь, генерал-губернатор простит ему афронт, полученный ночью от него? А мелководье здешнего порта? Ведь в случае прямой опасности вам здесь нельзя будет ускользнуть от врагов, опустившись под воду, как это удалось сделать в Сан-Франциско! Нет, друг, надо быть благоразумным, что я тебе и советую, а главное, не тратить ни одной минуты понапрасну.
В эту минуту, как бы в подтверждение опасений, высказанных Гастоном де Ла Жонкьером, послышались три пушечных удара с форта Дэндэльса, гулко и протяжно раздавшихся в воздухе, полном тропического зноя и сладкого far niente.
XV
УСЛЫШАВ ПУШЕЧНЫЕ ВЫСТРЕЛЫ, Лао Тсин побледнел.
— Что это значит? — спросили одновременно Бартес и де Ла Жонкьер.
— То, чего мы боялись, случилось, — сказал Лао Тсин немного взволнованным голосом. — Это сигнал, что вход и выход из порта закрыт, из порта, где стоят наши суда! С последним выстрелом через вход в гавань будут протянуты цепи, не позволяя более ни одному судну ни войти в порт, ни выйти из него… Эта мера, положим, означает не конфискацию судов, а предложение всем иностранным кораблям предъявить свой документы; тем не менее она настолько серьезна, что я пока не вижу способа выйти из затруднения. Чтобы генерал-губернатор решился на нее, нужно было случиться чему-нибудь особенному, и я думаю, не побудил ли его к этому французский броненосец «Бдительный». Теперь все дело в том, в порядке ли бумаги «Калифорнии» и «Гудзона», и вы, Бартес, как командир одного из них, должны это знать.
— Они были построены в Америке, — отвечал Бартес, — и включены в «Навигационный реестр» как американские суда. На этом основании они могут считаться в числе коммерческих судов, но от этого, понятно, еще далеко до роли командира военного судна, которую взял на себя прошлой ночью Уолтер Дигби, желая освободить нас из-под ареста.
— Это было весьма неблагоразумно, — заметил Гастон. — Если бы он представился генерал- губернатору как капитан дальнего плавания, дело могло бы уладиться мирным образом.
— Рассказывай! — иронически улыбнулся молодой Кванг. — Капитан дальнего плавания, командующий, однако, броненосцем и грозящий сжечь целый город!
— Твоя правда, я не учел этого последнего обстоятельства, — сказал Гастон.
— Заметьте, — вставил Лао Тсин, — что без этого смелого и неожиданного поступка, нашему уважаемому другу не миновать было бы трюма «Бдительного», который и отправил бы его с товарищами обратно в Новую Каледонию! Это было счастливое вдохновение, которое нашло на Уолтера Дигби. Благодаря ему мы теперь все-таки на свободе и можем обдумать наше положение. И если на вас слишком приналягут, то и мы можем принять экстренные меры.
— Это правда, но…
