— И потом, ты заставляешь меня припоминать, как ты тащил меня через эти проклятые земли Мексики, выдавая меня за жителя Южного полюса, едущего изучать европейские нравы и обычаи… и открывать источники Амазонки!
— Надо же было чем-нибудь жить! — скромно возразил в свое оправдание Парижанин. — Вспомните, терпели ли вы в чем-нибудь нужду во время этого путешествия?
— Не терпел, конечно, если не считать лягушек, которых ты заставлял меня есть живыми перед глазами изумленных индейцев, объясняя им, что это самое обыкновенное и любимое мое блюдо в моем отечестве, то есть на Южном полюсе. И так было до самого Веракруса, откуда наконец я мог телеграфировать в Париж, прося выслать мне необходимые средства к дальнейшему моему существованию и путешествию!. Но будет об этом! Если ты хочешь жить со мной в мире, не напоминай мне больше никогда об этом негодяе Порнике!
— Говорите потише! — сказал Ланжале таинственно.
— Почему? Кто может запретить мне говорить громко, даже кричать, если мне это нравится?
— Это, видите ли, не совсем удобно по отношению к капитану яхты, которому вы еще не представились, будучи слишком заняты вашим средством против морской болезни.
— Но теперь ночь, и я отложил эту церемонию на завтра!
— Так имейте в виду то, что, видите ли… Как бы это вам объяснить?.. Ну, капитан нашей яхты похож как две капли воды на… на…
— На кого?
— Вы не догадываетесь?
— Нет, разумеется!
— Припомните!
— Как я могу догадываться, на кого похож человек, которого я еще не видел и вовсе не знаю? Странный ты малый.
— Ну, так он похож…
— Не томи меня, пожалуйста, говори прямо!
— Ну, вот вы опять сердитесь!
— Опять ты со своими глупыми шутками! Убирайся тогда к черту и оставь меня в покое, так как мне давно пора спать, иначе морская болезнь нападет на меня, — судно ведь давно уже на полном ходу!
— Он похож… на нашего приятеля Порника! — решился сказать наконец Парижанин.
— Что ты говоришь? — закричал несчастный, в ужасе вскакивая с кушетки.
— Я говорю правду! И это сходство так поразительно, что, если это не он, то непременно должен быть его родной брат или кто-нибудь из его близких родственников.
— Но это невозможно! — воскликнул вконец ошеломленный Гроляр. — Это невозможно, слышишь ли, в противном случае я ни минуты более не останусь здесь!
Мгновенные спазмы сдавили ему горло, и он не мог более ни говорить, ни жестикулировать, глядя растерянно и беспомощно вокруг себя.
Ланжале сжалился над ним и поспешил его утешить:
— Успокойтесь! Может быть, я ошибся. Ночью это тем более возможно. И, наконец, я несколько раз прошелся мимо него, почти под самым его носом, — и он не признал меня, хотя я нисколько не переменился. Вот вам доказательство, что это не он!
— Да, это доказательство! — вздохнул с некоторым облегчением Гроляр. — И неоспоримое! Ты с ним ведь был очень дружен там, в Нумеа?
— Как близнец, могу вас уверить! Что приходило мне в голову, то и ему приходило, и можно было подумать, что у нас одна голова на плечах!
— В таком случае он должен был кинуться к тебе с объятиями, увидев тебя здесь! Стало быть, это не он! — резюмировал значительно успокоенный полицейский сыщик.
— Тысячу раз вы правы!
— И это обстоятельство успокаивает меня до такой степени, — заключил «маркиз де Сен-Фюрси», — что я чувствую себя совсем хорошо и не боюсь более морской болезни, которая теперь…
Он не успел закончить своей фразы, как вдруг на палубе раздался хорошо знакомый ему голос, обдавший его холодом с ног до головы:
— Лейтенант! Судно теперь на полных парах, и вы можете пригласить на палубу всех пассажиров яхты, которых я должен вписать в судовой журнал.
Теперь уже и Ланжале не мог сомневаться: голос был его, Порника, — это было очевидно! Но почему же старый друг и приятель не признал его час тому назад?
— Чей это голос? — спросил Гроляр, леденея от ужаса.
Как полицейский с отлично развитым чутьем, Гроляр был превосходен, но как человек, теряющийся от страха, никуда не годился и нуждался поэтому в посторонней поддержке. Вот почему помощь Ланжале была необходима ему в подобных случаях, — Ланжале, к которому он успел даже привязаться в благодарность за моральную поддержку, которую тот всегда оказывал ему, хотя и трунил над ним бесцеремонно.
— Порник! — ответил Ланжале, нисколько уже не шутя. — Теперь я больше не сомневаюсь в этом! Пойдемте скорее на палубу, ведь надо представиться ему.
— Порник! Порник! — бормотал бедный сыщик, едва держась на ногах. — Я пропал!
— Полноте, бросьте ваши глупости! Пойдемте, — надо повиноваться, если велят идти на палубу: на то ведь и капитан! И чего вы боитесь?
Ланжале помог Гроляру одеться и кое-как повел его на палубу, потому что бедняк дрожал, как в лихорадке, и ни руки, ни ноги не слушались его более.
Порник, в форме капитана фрегата, в присутствии двух своих помощников, известных нам Данео и Пюжоля, уже одетых в форму, несравненный наш Порник обратился к трем пассажирам со следующим довольно строгим вопросом, немилосердно налегая на букву
— Почему вы, господа, не потрррудились пррредствиться мне, вашему капитану, тогда как это ваша прррямая обязанность?!
— Господин командир, — проговорил Ланжале, — вы тогда заняты были ознакомлением с экипажем и осмотром самого судна, поэтому мы не могли беспокоить вас, зная по опыту, что офицеры этого не любят.
— Хорошо, милостивый государь, принимаем ваше оправдание. Имя ваше и чин?..
— Ланжале, офицер морской пехоты.
— Как вы сказали? — переспросил изумленный Порник.
— Я сказал: Ланжале, офицер морской пехоты.
И вынув из кармана свой паспорт, Ланжале подал его Порнику, который с не совсем приятной миной взял книжку и стал неловко и нерешительно переворачивать в ней листы (бравый капитан не умел читать).
— Хорошо! — сказал он наконец. — Возьмите ваши документы, вы будете вписаны.
Пюжоль, самый грамотный среди троих, вписал, по мере умения, имена пассажиров в судовой журнал, причем, когда очередь дошла до Гроляра, Порник сказал ему с громким смехом доброго малого, не помнящего зла:
— Надеюсь, господин де Сен-Фюрси, что вы перестали сетовать на нас за маленький фарс, который, помните, проделали мы над вашей милостью в одном мексиканском порту?
Услышав, что Порник называет простым фарсом то, что он привык считать ужаснейшим случаем в своей жизни, Гроляр пробормотал несколько невнятных слов, но не посмел не подать руки страшному для него бретонцу, когда тот протянул ему свою.
— А ты, детина, — обратился затем Порник к Ланжале, награждая его таким ударом по плечу, который впору было снести быку, а не человеку, — если ты посмеешь в другой раз взойти на борт судна, которым командует твой старый товарищ, не заявившись предварительно к нему по-приятельски, то будешь
