— В моих кладовых хранится более чем на миллиард золота, скопленного веками и принадлежащего обществу; а у кого в руках золото, тот не может сам попасть в чужие руки. У меня возникла одна мысль, которую, впрочем, следует обдумать, прежде чем сообщить ее вам. В ожидании же этого вы, мой друг, передайте пока команду над «Гудзоном» бравому Дигби, а сами поселитесь, вместе с господином де Ла Жонкьером, у меня в Уютном Уголке, где вы будете в полной безопасности: у меня там есть такие потайные уголки, которых вся яванская полиция не в состоянии открыть. Это именно те убежища, в которых проводили свой досуг прежние Кванги, ваши предшественники, дорогой мой Бартес, когда им нужно было исчезнуть на некоторое время из среды их верных слуг и друзей.
— В самом деле? — спросил Бартес, заинтересованный тайнами загородного дворца банкира. — Но я не хотел бы разлучаться с моими товарищами.
— Вы более не принадлежите себе, мой друг: не забывайте, что вы глава многочисленного общества, которое нуждается в вас и которому вы обязаны служить. Личные симпатии ваши поэтому приходится пока отложить в сторону. Доверьтесь мне во всем, что касается вас лично, и не беспокойтесь о других. С американцами, например, можно разорвать все отношения: с нынешнего же вечера они будут рассчитаны самым щедрым образом и по первому сигналу могут уйти, так что в случае визита на суда каких-нибудь судебных или иных властей — на них не окажется ни души! Вы увидите потом, что нам иначе нельзя действовать, как только таким путем. Что касается вас, то в этот же вечер наглухо закрытый экипаж увезет вас отсюда в Уютный Уголок, равно как и ваших товарищей — Лу, Кианга и Чанга.
Бартес должен был согласиться с доводами осторожного банкира и решился исчезнуть на некоторое время, раз это было так необходимо. Когда же все уляжется и утихнет, он намеревался сложить с себя высокое звание Кванга, к которому не чувствовал особенного влечения, и возвратиться инкогнито во Францию, чтобы восстановить свою честь и потребовать строгого ответа от своих врагов. Его наследник, которому он передаст при жизни свою власть, уже давно был выбран им: кто более банкира Лао Тсина достоин был этого сана, так как кто лучше него знал дела общества, заведуя его финансовой частью?
В то время как эти мысли проносились в уме Бартеса, в комнату вошел Саранга доложить, что яхта готова к отплытию и что дело только за последними приказаниями банкира.
— Ли Ванг с его спутником уже на яхте? — спросил Лао Тсин.
— Нет еще, но они сейчас будут там, и с ними какой-то третий пассажир… Должен я, господин, принять его?
— Кто он такой?
— Я его не знаю, но, кажется, это тот самый француз, который был у вас вчера в Уютном Уголке. Он объявил, что непременно должен ехать с маркизом, почему я и счел за лучшее сказать об этом вам.
— Ты хорошо сделал.
— Так он может ехать?
— Может, но если какая-нибудь опасность будет грозить его жизни, ты употребишь все усилия, чтобы спасти его. Понял?
— Понял, господин.
— Теперь можешь идти и сказать капитану, чтобы он отправлялся в путь. Счастливой дороги и скорого возвращения!
Совсем уже ночью яхта тронулась в путь, и Лао Тсин долго наблюдал за ней в бинокль со своей террасы, пока она не скрылась из виду. Банкир думал: «Я послал его на смерть, но имею ли я право на это?» Через несколько минут он, однако, ответил сам себе с уверенностью: «Имею! Он двадцать раз заслужил участь, которая ожидает его, — он, этот жадный, честолюбивый, без малейшего благородства в душе человек, готовый продать нас всех за горсть золота! Чего хорошего мы могли ждать от такого человека, если бы он сделался Квангом? Полнейшего уничтожения нашего общества!.. Да, мягкость в этом случае была бы преступлением! Пусть он идет навстречу своей судьбе!»
И банкир сошел с террасы в сад, где его ожидали Бартес и де Ла Жонкьер. Через полчаса они все трое сели в закрытый экипаж, стоявший в конце парка, и отправились в Уютный Уголок…
Между тем «маркиз де Сен-Фюрси», попав на яхту, улегся на кушетке в горизонтальном положении, боясь морской качки, всегда дурно влиявшей на него. Он называл это «приспосабливать свое тело к движениям судна» и видел в том вернейшее средство от морской болезни, — он даже был намерен опубликовать это свое открытие по возвращении в Париж.
Ланжале, неразлучный с ним, всегда смеялся над этим «средством», а на этот раз сказал ему:
— На вашем месте я поспешил бы взять патент и, закупорив «средство» в бутылку или в банку, наклеил бы на ней этикетку с собственноручной подписью «остерегаться подделок», после чего пустил бы в продажу.
— Неудачная острота! — возразил Гроляр. — Займись лучше сам этой спекуляцией, а меня оставь в покое.
— Нет, я не оставлю вас в покое до тех пор, пока не привезу вас обратно в Европу целым и невредимым. К тому же я теперь богач и не нуждаюсь ни в чем: я миллионер!
— Ты, мой бедный малый, кажется, совсем помешался.
— Неужели вы не считаете меня способным нажить миллион? Меня, подумайте!
— Оставь меня в покое, голубчик! Яхта уже отчалила, и мне необходимо уснуть, прежде чем она начнет качаться.
— Она не будет качаться! Она не смеет, потому что…
— Ты однако же упрям, как настоящий бретонец!
— Менее, чем друг наш Порник, поверьте мне.
— Ланжале! — возгласил строгим тоном Гроляр. — Ты мне дал слово не упоминать никогда об этом человеке, который сделал мне столько зла! Он набросился на меня, как лютый зверь набрасывается на… на..
— На ягненка, которым были вы, без сомнения?
— Ланжале!
— Господин маркиз!
— Если ты мне еще напомнишь об этом ужасном человеке…
— Совсем он не ужасен! Он человек, который заслуживает лучшей участи, чем та, которая…
— Перестань! — закричал наконец Гроляр, весь красный от гнева. — Я знаю только, что если встречусь с ним где бы то ни было, на суше, на море или… или…
— Или на воздушном шаре… — подсказал Ланжале.
— Все равно, где бы это ни случилось, только дуэли нам не миновать, дуэли самой беспощадной, после которой одному из нас не уцелеть!
XVI
ГРОЛЯРОМ ОВЛАДЕЛО РАЗДРАЖЕНИЕ ПРИ ненавистном имени Порника, и он беспокойно заметался на своей кушетке. Это доставляло видимое наслаждение Ланжале, который с удовольствием наблюдал, как «кипятится полицейская муха», и на этот раз так мало уже стеснялся, беся своего патрона, что последний заметил это и воскликнул:
— Несчастный, ты заставляешь меня переживать то «чудесное» время, когда я сидел в кутузке на этом проклятом «Иене»! Ты напоминаешь мне про этот подлый чемодан, в который ты втиснул меня и, как тюк, свалил потом на дно лодки! Тебе разве хочется, чтобы я умер в эту минуту, сейчас? Берегись! Не помни я того, что ты рисковал своей жизнью, спасая мою, — я бы ни минуты не потерпел твоего присутствия здесь, раз ты смеешь так хладнокровно говорить об этом Порнике, который стал злым гением моей жизни…
Бедный сыщик отер холодный пот с лица и, успокоившись немного, сказал, понизив голос:
