Забыть её…
Невозможно.
Хотя я ещё попробую.
Когда мы приходили обедать, все вставали.
Высокая.
183 или 187.
С моей точки зрения.
И ещё каблуки.
Странное существо.
И знакомство было странное.
Кинофестиваль.
Прилёт «Ленкома».
Истребители-перехватчики.
Я в номере у Михалковых.
Со мной обыкновенная, скромная, тихая.
Ну, девочка, девочка.
– Можно вас на минуточку? – шепнули ей два перехватчика.
Они все вернулись через час.
Что-то рассказывал один Михалков, второй бегал за музыкой.
Хотя музыка уже была не нужна…
Как и я…
И куда-то же я пошёл.
Вернее, побрёл.
Но гуляние, то есть фестиваль, продолжался.
Мы не прилетели работать, объяснили перехватчики.
Вернее, мы прилетели не работать, объяснили перехватчики.
И все помчались за ними.
Последним мчался я, заплаканный и обворованный.
Фестиваль продолжался на кухне капитана, сына капитана-отца.
Фестиваль продолжался в коридоре капитана-сына.
Артисты, рюмки, салаты, стаканы.
Очень высокая и очень красивая на фоне алкоголя вдруг стала ниже.
Ах, она шепчет…
И я всё слышу, значит, в моё ухо.
– Вы лучше всех, – шепчет она.
Не в состоянии гордиться, ибо фестиваль в разгаре, а эта канистра молодого вина…
Всегда канистра от папы, отставника-земледельца.
Канистра делает что?
Отнимает части тела.
И этот шёпот – «вы лучше всех».
И это вино.
Можно себе представить расхристанную фигуру и носовой платок в слезах, в закуске.
Вы лучше всех…
Прекратился фестиваль, куда-то вернулись перехватчики.
И опять прошёл год, и опять наступило лето, и я опять пошёл на плиты пляжа быстро.
Кто знает, те знают.
И бывшим ястребиным оком оглядевшись, лёг.
И видел я, как все вставали и все ложились.
Это бывает редко, и я знаю почему.
Я посмотрел, куда они.
Это было далеко.
Обычно у мужчин зрение слабое.
Но это они видят очень далеко – когда все встали, встал и я посмотреть.
Да, и я.
И хоть было там километра два, но такой фигуры ни до, ни после…
Поэтому, когда вставала она, вставали все.
И я лёг со всеми.
Представлюсь.
Я имею отношение к сцене, и потрясение не было таким сильным.
И солнце грело, и дети кричали, и я заснул.
И я проснулся от капель, от дождя, от брызг, от воды.
Солнце било в глаза. С кого-то течёт.
– Проснись! Ты спишь?
– Простите.
– Ты меня на «вы»?!
– А как? А кто?
В общем, я сел, я проснулся, я растерялся.
Я обалдел.
Это была она.
Не смотрите на солнце.
Не надевайте очки.
Не поправляйте внешность.
Не делайте ничего.
Вы ничего не исправите.
(Об этом надо было думать вашим родителям.)
В общем, оказывается, у неё была куча проблем после фестиваля.
То есть у неё он продолжался ещё месяца два.
То ли ребёнок её где-то ждал, то ли она его…
И чуть ли не я должен был ждать вместе с ней.
Тогда пьяный, сейчас сонный и опять чуть ли не лучше всех.
А их много.
Впадая в девичество, я – опрошен – дал свой телефон.
Все встали, и она ушла.
А я всё вертелся и устраивался на камнях, и все уже смотрели на меня.
И я уже не смотрел на всех, и я уже собрался и пошёл.
И меня ещё долго догоняли и передавали мои туфли, и мои очки, и моё полотенце, и мою панаму, и мою книгу, мои штаны.
Как говорят, главное – он пошёл.
Куда я пошёл в тот яростный день?
Но организм пришёл на помощь, и жизнь, и ночь, и я забыл.
И я уснул.
Когда вы немолоды.
А это всегда.
То есть вы родились пожилым.
Вам правильно казалось.
Вы правильно предвидели.
Что, кроме неприятностей, от столь прекрасной, от столь красивой…
Ну, кто хоть раз меня увидит…
Ну, за что?
