прежде всего коммунистический кризис отличается от капиталистического, который начинается в низших этажах общества (в сфере экономики) и снизу поднимается вверх, охватывая прочие подразделения общества вплоть до вершин власти.
Ф: Когда конкретно начался кризис и с чего он начался?
П: Это предмет для особого разговора. А в двух словах, он начался с раскола высшего руководства на реформаторов и консерваторов после прихода к власти Горбачева. И заключался он в том, что реформаторы решили насильственными мерами перестроить общество, не считаясь ни с чем и думая фактически не об интересах страны, а о своих личных интересах за счет страны. Они вели себя как абсолютная по самосознанию и по методам власть. Они разрушили самое систему власти и всю страну. Я думаю, что в истории власти это была самая грандиозная операция власти ради власти, самодурства власти. И дезинтеграция Советского Союза была не в интересах населения, а в интересах власти — второму эшелону власти захотелось стать первым, пусть и в меньших масштабах.
Ф: В какой мере это была инициатива самих реформаторов?
П: В ничтожной. Решающую роль в этом сыграл фактор по имени Запад. Никогда не нужно упускать из виду, что шла Холодная война — самая грандиозная война в истории человечества.
Ф: Обсудим этот аспект проблемы подробнее!
Внешний механизм разрушения
П: К сожалению, я слишком поздно взялся за эту тему. Со временем весь внешний (западный) механизм разрушения нашей страны будет описан до мельчайших подробностей. Скорей всего это сделают сотрудники секретных служб Запада. Но уже сейчас имеется достаточно информации, чтобы описать его в основных чертах.
Ф: Ты имеешь в виду нашу прессу?
П: И ее. Но в большей мере то, что появлялось на Западе в специальных журналах и книгах, высказывалось в докладах на конференциях, в материалах секретных служб, время от времени предававшихся гласности в кругах профессионалов.
Ф: Что из себя представлял механизм, о котором ты говоришь?
П: Было несколько сот всякого рода центров. Буквально десятки тысяч специалистов, рассредоточенных в разных исследовательских и учебных заведениях, в учреждениях власти, в массмедиа и т.д., так или иначе принадлежали к этому механизму. Как достигалась согласованность — особый вопрос. Но согласованность имела место. Все это множество учреждений и людей действовало как единое целое. Средствами согласованности были система финансирования, публикации, конференции, взаимные ссылки, подготовка кадров, продвижение по службе и т.д. Идейное организующее ядро образовали специалисты, именовавшиеся советологами и кремлинологами.
Ф: Мы, конечно, знали о них, но весьма поверхностно.
П: Кремлинология была отраслью советологии, которая специально занималась советской системой власти и управления, в первую очередь — высшим партийным и государственным уровнем, «Кремлем». В основном ее работа была секретной. Кое-что становилось гласным, но лишь то, что шло в духе и русле обшей советологии. Исследователи, считавшиеся серьезными, относились к кремлинологии с презрением, ибо собираемая ею информация и делаемые ею выводы не имели научного значения. Они годились лишь для насмешек и фельетонов. Эти «серьезные исследователи» со своей точки зрения были правы. Но дело в том, что кремлинология и не имела целью делать вклад в науку. У нее были иные задачи, и она их выполняла гораздо лучше, чем «серьезные исследователи» свои. Например, для научной социологии анализ мочи Брежнева не нужен, не требуется и выяснять, в состоянии он управлять страной или нет, ибо вопрос такой вообще бессмыслен. Но кремлинологам важно было другое, а именно — насколько Брежнев еще способен функционировать в пределах правящей группы и выполнять какие-то примитивные формальные действия (например, принять западного политика, поставить подпись, согласиться с назначением кого-то на тот или иной пост и т.п.). Тут совсем иные критерии оценки поведения и интеллекта. И анализ мочи тут говорил о многом. Для науки социологии не играет роли, кто персонально занимает тот или иной пост в системе власти, Романов или Горбачев. А для кремлинологии это имело первостепенное значение. Социология ориентируется на познание общего, существенного, закономерного. Кремлинология ориентировалась на индивидуальное и порою даже на случайное.
Ф: Но она использовала и науку!
П: Конечно. Причем — разные науки, включая психиатрию, психоанализ, антропологию. Но — выборочно. Только то, что могло пригодится в воздействии на «Кремль» в желаемом духе. И само собой разумеется — методы конкретной или эмпирической социологии.
Ф: Опросные анкеты? Неужели это серьезно?!
П: И да, и нет. Смотря, с какой целью это применяется, как и в каких масштабах. Уже в брежневские годы американцы наладили сбор важной информации в области политики, экономики, обороны и науки Советского Союза с помощью таких методов. Такую анкету и мне однажды подсунули. Я ответил только то, что не было секретом, и не ответил или отделался ничего не значащими фразами в случаях, которые, как мне казалось, касались секретов. В последствии я узнал, что они и из таких ответов извлекали ценную информацию. Тут играла роль массовость опросов. Профессионалы разработали технику обработки именно множеств ответов, их «расшифровки». При этом если ты попадал в сферу их внимания, любое твое поведение приобретало смысл источника информации.
Ф: Недавно в ряде газет напечатали доклад Федеральной службы контрразведки о том, что американцы необычайно усилили сбор открытой информации о России, причем — легально, именно с помощью опросных анкет. Но в «демократической» прессе над этим посмеялись как над пережитком шпиономании. Куда ты относишь советологию и кремлинологию — к науке или к идеологии?
П: Отчасти к той, отчасти к другой. Она на стыке идеологии и науки. Впрочем, таковы все социальные науки современности, как на Западе, так и у нас. Наука ведь тоже не есть нечто раз и навсегда данное и однородное. И в ней есть свои уровни познания. Давай рассмотрим такой пример. На Западе много писали о диктатуре партии в Советском Союзе, о монополии партии на власть, об однопартийной системе и т.п. Что это — наука или идеология? С одной точки зрения — наука, поскольку в этом была большая доля истины. Но эти истины включались в идеологический контекст и играли идеологически-пропагандистскую роль. Они всеми воспринимались как бесспорные научные истины, поскольку люди не шли в познании этого явления глубже, т.е. не знали реального положения партии в структуре власти, ее собственной структуры, правил функционирования. Мы с тобой знаем, что никакой диктатуры партии нет, если придерживаться научного смысла понятий, что советская система власти не однопартийная, а беспартийная, и т.д. Для нас с тобой западная концепция КПСС есть концепция идеологическая.
Ф: Выходит, их ненаучная концепция оказалась практически полезней нашей...
П: Тоже ненаучной. И практичнее для их целей. Но тут есть одна тонкость. Дело в том, что социальная наука может иметь практические приложения только через идеологию. Фактически происходит так, что научные идеи рождаются сразу как идеологические. У нас доминировала идеология естественно- исторического процесса, на Западе доминирует идеология искусственного делания истории. Их концепция практически эффективнее и более соответствует реальности, чем наша.
Ф: Как складывались твои отношения с кремлинологами?
П: Я еще в 1977 г. писал, что КПСС не есть партия в западном смысле, что она есть особый феномен, характерный для коммунистического общества, что в ней надо различать партийный аппарат и первичные партийные организации, что партийный аппарат есть составная часть государственности, ее основа и стержень, а партийные организации суть элемент социальной структуры первичных коллективов и т.д. Эти идеи я неоднократно высказывал на Западе. Но советологи и кремлинологи их игнорировали.
Ф: Почему?
П: Сначала я думал, что по глупости, из-за предрассудков и характера образования. Но потом понял, что суть дела не в этом.
