больше о делах стройки, о будущем города, который поднимется в тайге. Крымов и Строков, каждый в отдельности предупрежденные Михеевым — хранить в тайне разговор с ним, — теперь «дули на воду». Главным образом Крымов. Если, скажем, Крутов пускался в воспоминания о днях минувших, то Сергей тут же резко обрывал: «Да брось ты, Игорь, чего там вспоминать». И садился на любимого своего конька — экология. Это его последнее увлечение — видимо, не без влияния Ирины. Он носится с фантастическими идеями спасения лесов, рек и всего живого в них. Кому-то эти идеи, может, действительно покажутся фантастическими. А Строков в восторге. Он убежден в их реальности.
— А иначе катастрофа… Да, да, вы не улыбайтесь… Бывает, что ночью я просыпаюсь от страшного сна. Я вижу толпы изможденных людей, судорожно вдыхающих воздух, начисто лишенный кислорода… Я вижу толпы людей, пытающихся утолить жажду грязной водой. Это страшно!
Михеев слушает, наблюдает и с радостью отмечает неистребимый жар души седовласого Строкова. Уже почти решено — по делам, связанным с проектом очистных сооружений, Комитет народного контроля снаряжает Сергея Николаевича в Москву. Что же, значит, не придется его вызывать. А он потребуется Бутову по делу Сократа, это уж Михеев знает доподлинно.
Что же касается Сергея, то тут, кажется, все ясно. Через несколько дней он вместе со Строковым вылетает в Москву. На стройке его удерживает лишь профессиональный журналистский долг. А всеми своими мыслями, тревогами он там, рядом с Ириной. «Что с ней, что думает о нем, как встретит его? Скорей бы…»
РОНА
— Вот так, Виктор Павлович… Туман вокруг таинственной телеграммы, как видите, рассеялся, и тут же появилась еще одна дымовая завеса: Владик — Глебов — Рубин…
Михеев уже второй час докладывает Бутову о результатах поездки в Сибирь. Как ни старался он быть кратким, ничего не получилось. Впрочем, это уже идет от Бутова: слушает, молчит, внимательно следит за докладом капитана и вдруг:
— Позвольте, позвольте, Никанор Михайлович. Вы говорите — «еще одна дымовая завеса». А я целых две вижу, Никанор Михайлович. Одну из них вы точно определили: повышенный интерес Владика и Василия Глебова, подстрекаемого Веселовским, к персоне доктора Рубина. Тут, надо полагать, дело не только в эмоциях инженера. Не стоит ли кто-нибудь за спинами двух молодых людей, из которых один уже покойник? И вот дымовая завеса номер два: свидетельство Строкова. Почему Захар Романович скрыл от нас, что сам допрашивал партизана? Значит, не всю правду выложил, значит, что-то темнит…
Так в простом, казалось бы, деле доктора Рубина выявился ряд немаловажных обстоятельств, побуждающих контрразведчиков к настороженности.
Бутов узнал, на каком теплоходе совершал свой вояж Захар Романович. Был известен и порт его приписки. Полковник уже связался с коллегами из областного управления КГБ и попросил поинтересоваться: как прошел тот круиз? Сегодня получен ответ. В стамбульском порту теплоход задержался на сорок пять минут. Ждали пассажира, заблудившегося на стамбульском базаре. Фамилия пассажира — Рубин. Доктор. Москвич. Что же, такое бывает: заблудился, отстал от группы. Серьезного значения случившемуся тогда не придали. В официальных документах об итогах очередного рейса, среди всяких коммерческих, технических показателей и прочих итоговых данных, происшествию в Стамбуле посвящены две строчки машинописного текста. Возможно, что оно большего и не заслуживает, но Бутов счел нужным узнать подробнее об обстоятельствах, при которых доктор Рубин не смог вовремя выбраться из торговых рядов.
Виктор Павлович разыскал старосту группы туристов, в составе которой путешествовал Рубин, и сегодня собирался побывать у него — вдруг да обнаружится какая-либо ниточка, пусть самая тонкая? Имеются у него еще кое-какие соображения по поводу взаимодействия с соседями, работниками другого управления КГБ, но об этом он должен посоветоваться с генералом.
— Садитесь, Виктор Павлович… Есть новости? Что Тропинин? Не нашли? Жаль, жаль… Затягивается, значит, поиск… Возможно, вам придется выехать на место. Но об этом — потом. Вам удалось найти старосту туристской группы? Отлично. Сегодня встречаетесь? Хорошо… Но сегодня объявился более важный источник информации. Рона прилетела в Москву. С делегацией каких-то врачей. Очень кстати. Не так ли?
— Думаю, что встреча с Роной поможет нам дальше потянуть ту самую нить… Я имею в виду протокол допроса Медички. Будем надеяться, что Рона сейчас скажет нам о Рубине нечто более важное, чем тогда, на допросе…
И они тут же стали детально обсуждать разные варианты взаимодействия с Роной. Стамбул — доктор Рубин. Прага — Глебов. Егенс — Рубин. Где связующие звенья? Есть ли они? Сложный многоугольник. Чем сможет помочь контрразведке Рона, какие вопросы поставить перед ней?
Рона — это та самая Оля-медичка, которая в свое время училась в московском медицинском институте. По заданиям шефа она вошла в семью советской молодежи, чтобы изучать ее настроения и наводить мастеров идеологических диверсий на подходящие «объекты», помогать в организации этих диверсий.
Медичку разоблачили и, когда она направлялась домой, на каникулы, задержали на границе, в Бресте. Оля во всем призналась, рассказала, как ее, девчонку, позарившуюся на легкую жизнь, на шальные деньги, завербовали агенты разведцентра, какие давали задания, чем интересовались. Призналась и помогла нашей контрразведке выявить все нити, которые связывали ее с хозяевами, с их человеком в Москве, Ольга поняла меру своей вины — и перед советской семьей доктора Васильевой, принявшей ее в Москве как родную дочь, и перед родителями, которые жили когда-то в России. «Они проклянут меня, когда узнают все, — говорила она на следствии. — В нашем доме всегда желанными гостями были антифашисты, люди, близкие к компартии. Одна из подруг моей матери — коммунистка». Ольга не просила снисхождения. Она просила только об одном: «Я понимаю, что не смогу искупить своей вины, прошу лишь поверить мне, поверить, что я вам сказала правду…»
…Когда Медичку задержали, к ее родителям, ожидавшим приезда дочки на каникулы, ушла из Москвы телеграмма Ольги:
«Задержалась выездом».
А позже — из Минска еще одна телеграмма:
«В пути заболела воспалением легких. Сняли с поезда. Все в порядке. Скоро буду дома. Целую. Ольга».
И она вернулась домой.
В штаб-квартире разведцентра для Ольги уже была подготовлена подходящая работа: теперь ей сравнительно часто придется выезжать в разные страны…
Через год Ольга (Рона) оказалась в Женеве и сразу же дала знать о себе Якову, сотруднику КГБ, поддерживающему с ней связь. На «курорт», так зашифровывался штаб хозяев, приезжал русский человек по имени Георгий и передал координаты какого-то советского инженера, с которым он пытается установить контакт. Есть у этого инженера друг, время от времени выполняющий задания из-за рубежа. Фамилия и его точные координаты Роне пока неизвестны. И сообщить о нем может немногое: он москвич, но сейчас переехал в Западную Украину, где работает на большой стройке. Рона продолжает сбор дополнительных сведений, но пока еще не располагает для этого необходимыми возможностями.
Попытка генерала Клементьева практически реализовать сообщение Роны в свое время не увенчалась успехом — неизвестно было даже где устанавливался контакт с инженером: в СССР или за рубежом? Слишком неопределенным был адрес «Западная Украина», «на какой-то большой стройке». К
