Теперь с этим футляром за плечами я походил на странствующего музыканта…
…И вот уже я лечу в Душанбе…
И вот я уже в родных фан-ягнобских горах…
Ночь благоуханная… Звезды… Горы…
Такие близкие, дремуче, первобытно родные, родные…
О Боже! Не сон ли?..
И я вспомнил стихи японского поэта: “Леса, потоки, горы — все в лунном серебре — о, если б вновь родиться — сосною на горе…”
…И вот я, словно одинокий музыкант со скрипкой, бреду с пилой моей по ночной Вселенной, средь родных гор, гор, на последний концерт свой?.. (В детстве я, как и все еврейские дети, играл на скрипке…)
О Боже!..О Господь мой!..
Но кто будет слушать меня средь гор?.. средь звезд?.. средь ночных текучих вод?.. Средь немых рыб?.. Средь спящих Эф?..
Только Ты, Господь мой!..
И я бреду на концерт, где Ты один Слушатель и Судья мой…
И вот я опять стою у подножья несметного, кипящего, кишащего Водопада моего…
Несколько дней назад я стоял здесь, и льдины уже, уж собирались, сотворялись, позвякивали по- хозяйски в Водопаде-Ледопаде…
Но теплый ветер опять пришел с далеких азийских, саксаульных, солончаковых, родильных пустынь…
И вода опять потеплела, набухла, опухла, и льдинки истаяли в Водопаде…
И вот я сладостно раздеваюсь и вновь окунаюсь, встаю под струи пылящие, рассыпчатые, жемчужные, щекочущие, как дальные материнские губы и персты неумирающие…
Водопад, как древний хмельной друг, встарь, вновь принимает, обвивает, обволакивает нежно меня, меня, меня…
И опять всхлипывает Он, и опять оживают замерзшие, замершие голоса, голоса, голоса, которые раньше замирали в текучих льдах…
…И вот голос матушки моей свежо, близко, близко шепчет, щекочет ухо мое…
Сынок, сынок… сосунок… спи, спи, спи…
Когда рассыпаются звезды — в реках песок прибывает…
Когда палых звезд множество — пустыни тогда насыпаются…
И потому верблюды звездопады любят…
А я напекла тебе в дорогу любимых твоих пирожков со свежим зеленым луком… луком…
Ааааа!..
…А вот Гуля, Гуля шепчет мне из вод ниспадающих, шествующих с ночных небес, с ночных звезд: (есть! Есть жизнь на звездах и Плеядах! и оттуда ниспадает, струится живая, звездная вода! вода! вода!)
— Алик! Алик! Аминадав! Я все эти пятнадцать лет воспоминала тебя… И ждала…
Я не рыба-форель… Я не женщина-лосось…
Но я пришла к тебе… Я такая же нагая в Водопаде, как ты… Я прилепилась к тебе навек…
Но я вся алая от стыда… И Водопад алый… алый… алый…
Я стою под Водопадом… и радуюсь…
И вдруг — о, радость!.. о, счастье!..
Анна, Анна лепечет, шепчет в воде — значит, они приняли, полюбили тебя?.. пустили в Мой Водопад…
И вдруг шепот, плеск, льняной голосок Анны вплетается в струи Водопада:
— Царь Дарий!.. Я согласна! Пойдемте!.. Затеряемся!.. заблудимся насмерть в золотых листопадах!..
Теперь я навсегда поселюсь в стране ваших воспоминаний!.. В вашем Водопаде!..
У меня ведь и тут нет никого, кроме вас! кроме вас! кроме вас! кроме вас!..
О Боже!..
…Я радостный, чистый, раздольный стою, раскидав руки и ноги в лепечущем, шепчущем Водопаде…
Почему-то вдруг мне кажется, что это я омываюсь перед смертью… Смываю грехи?..
Но нет таких водопадов, чтобы смыть, унести грехи смертоубийства моего…
Да и откуда смерть идет, крадется ко мне?..
Я выхожу из Водопада… Я не одеваюсь…
Теплый, пахучий, целомудренный, овечий, горный, целительный ветр, который излечивает даже туберкулез, обвивает, обнимает, высушивает меня…
Откуда тут смерть, когда даже туберкулез изгоняет этот древний речной ветер?..
И тут я вспоминаю про бедную мою уснувшую иль усопшую Эфу…
Может быть, тут и таится смерть моя?.. Что-то хочется мне со смертью поиграть, погулять?..
Я что-то чую, что смерть близка…
Я вынимаю из сумки Эфу… Но она, как плеть, мертва… недвижна… пряма…
Смерть всегда пряма, как водопад, это жизнь извилиста, как лунная, горная, козья тропа… да…
…Тогда я опускаю Эфу в воду Водопада… Долго держу ее, неподвижную, безвольную в руках, в воде хрустальной, нежной…
Долго держу… На прощанье глажу ее опавшие рожки…
О Боже!..
Какое счастье!.. Она медленно вздрагивает, струится, и оживает, плывет, льется в родной воде… Рожки оживают, восстают…
О, Боже! Этими бархатистыми рожками она в допотопные времена будила, соединяла Первофаллос Адама и Перволоно Евы!..
О, Боже!..
Уходит она по реке своей, по родной колыбели и могиле…
Уходит навек Коралловая Эфа из жизни моей? Навек?..
Вот и вся ее Тысячелетняя Тайна?..
Да?..
Я голый, потому что ветер ночной теплый, и я люблю голым ходить в ночных горах, растворяясь, теряясь в ночи, — тут нет человеков, и я бреду, как Адам, наг…
Я тихо, торжественно, вольно, необъятно бреду по знакомой тропе своей к горе Кондара, где стоит Черешня Пирамида моя, моя, моя…
Последние минуты стоит, живет Она!
О Боже!..
За плечами у меня в футляре японская бесшумная суперэлектропила с высеченным на ней
