У Него на пеленах еще свежие незасохшие еще комья глины загробной.
У Него в ногтях ног босых и в ногтях перстов осиянных девьих тонкостных еще таятся комья свежей загробной глины…
…Оле!
И Тело уже воскресло и глина еще не засохла…
Осанна! Осанна! Осанна!
И у Него под ногтями вьются тлеют напрасные черви загробные…
И они уходят…
И они уходят потрясённые тем что мёртвый впервые ожил и победил изгнал червя загробного…
…О человече неверующий!
И вот черви учуяли уверовали в Воскресенье а ты сомневаешься а ты ниже червя…
И тут матерь моя Анастасия падает перед Ним неслышно и выбирает из-под ногтей Его червей и глину!..
Оле! Оле! Оле! Боже мой!..
Да что за нощь? да что за сон?..
Матерь кто это?..
Матерь иль это отец мой Джамал-Диловар? Иль не убили его и вернулся он?..
…Отец отец… я так и не сказал не произнес живого имени твоего…
Ты был певец.
Ты пел во Времена Сна и Шёпота.
Ты будил спящих и оглушал шепчущих. И за это взяли тебя.
И у певца, который пел во Времена Немоты, родился поэт, который молчит… да…
Отец отец, когда пришли за тобой ночные убийцы твои ты встал с постели бедной а ярой постели пылкого ложа молодого мужа сокровенного опьяненного и жены сокровенной опаленной — моей матери Анастасии…
Ты встал покойно как река меж берегами меж убийцами ночными своими и сказал:
— Анастасия, тише. Не волнуйся. Спи.
Не разбуди его…
Не разбуди не потревожь не спугни моего сына во чреве твоем…
…И он ушел неповинный с убийцами неповинными своими в ночь их и в свою смерть и в их погибель…
…Матерь и он ушел а я был свернут немо как лист как бутон нераспустившийся во чреве твоем, но я слышал! слышал слышал я!..
Слышал я как уходил он неслышно на ножных перстах своих на цыпочках, чтобы не разбудить не разбередить меня во чреве матери моей…
Но я слышал матерь!..
Матерь… Усопшая дальная моя…
Я и ныне слышу, как он крадется мой неповинный отец и уходит навек на цыпочках, чтобы не разбудить меня…
Но я слышу!..
Да!..
И досель народ мой испуган до смерти со гнезд потайных сокровенных чрев матерей своих…
…И будете потревожены и угнетены и испуганы смертно еще во чреве матерей ваших…
Да!..
И будете жить в гнете в утробном сне и утробном страхе на земле вашей!..
И долго, о Господь мой?..
И где Твоя сроки исходы?..
…Матерь… матерь… Зачем тебе такие судьбы? такие испытанья! такие упованья?..
Матерь…
И я ластюсь к тебе полночной…
Иль это отец мой Джамал-Диловар вернулся?..
Но она шепчет маясь каясь качаясь на полноводных жемчужных нагих своих сахарных круглых как калайдаштские избыточные яблоки коленях ползучих счастливых:
— Отче Спасе! и Тебя ждут у всех церквей блаженных благодатных крепких а Ты явился у этой нищей безымянной малой горящей в огне…
И Он говорит улыбаясь.
И Он говорит неслышно сладко как шелест приречной алычи вешней цветущей:
— Таких горящих много нынче на Руси… И все обойду. И всем быть со мной…
И она говорит:
— И не устанут ноги и удесы члены уды Твои?.. поверженныя порезанныя поколотыя гвоздьми?..
И Он молчит и глядит на церковку свещу горящую свою…
Тогда мать моя Анастасия говорит с колен своих:
— О церковь храм… звездовсесветлая… древо Христа осиянное…
Лествице небесная сирота блуждающая…
Иль быстро на земле моей сгораешь?..
Иль тысячу лет от Володимира Крестителя Мужа первого моего горишь горишь да не сгораешь…
И когда горишь — тогда озаряешь!.. О сладкий пламень!..
О Христос Руси!..
И Ты грядешь от Голгофы к Голгофе! от пожара к пожару! от пламени к пламени! но доколе Спасе?..
Осанна! Осанна! Осанна!..
…Тут огонь победно церковку рушит поядает объядает побеждает…
Опадает усмиряется огнь слепой вороватый.
…И кто тайно поджег тебя невинная храмина?..
Мама, кто поджег?..
Жечь храм — то ж, что бить дитя…
