прибрежные тополя азийские туранги.
И я гляжу на тот берег и тайно тайно уповаю уповаю: там не явится ли дымно улыбчиво мой Сборщик сладких земляник малин лесных тот дальный дальный дальный?..
Иль не погрозит не помашет не запретит мне земляничным строгим перстом пальцем?..
Да только я ныне знаю, что персты Его не земляничные а персты Его кровавые…
…Отче Отче! — и я кричу на брег иной — Отче Отче неужель за тридцать лет персты Твоя на Руси Твоей не зажили не зажили не зажили?..
И страждешь?..
…Не зажили, мой дальный лесной мальчик…
И стражду…
И я гляжу на тот берег и уповаю…
Да нет Его в кустах туранги…
…Отче и только однажды Ты живой плотяной являешься…
…И вот я стою на той смоковнице и мать моя Анастасия стоит под деревом в ночной рубахе босая…
И Генералиссимус-Азраил стоит рядом и пытается раскурить трубку колхидских Табаков, но ливень залил табак и табак мокрый сырой и не горит не берется он а только шипит и Владыка Империи и Тиран Народов хмурится печалится и рыжие усы его по-старчески мелко снуют дрожат от гнева и мне жаль его…
И Муж в милоти багряной и Иван Илья — В Поле Скирда в поле беда с оторванным колокольным билом-языком в руке и туча с молоньями уходят за кладбищенскую гору гору гору…
Оле!..
Отче!..
И Ты уходишь со свечой в руце…
И туча Твоя уходит…
И мужик звонарь погорелец Иван Илья Твой уходит с оборванным напрасным языком колокольным…
И от него пахнет острым тошным паленым жженым живым волосом, но он шепчет шепчет заходясь захлебываясь счастливою слюною:
— Осанна! Осанна! Отче! Щедре!.. Аллилуиа! Аллилуиа!..
Господь мой избавитель!..
И я иду на Русь немую безглагольную бесколокольную и там стану звонарем божьим!..
И ударю во все колокола усопшие!..
И верну язык красный малиновый звон русским колоколам удушенным умолкшим!..
И я несу колоколам язык их как матерь млековый сосок несет голодному дитя ребенку!..
Оле!..
…Да?.. Звонарь Руси немой бражной бесколокольной — и ты вернул язык немым колоколам Руси?..
Иван Илья-В Поле Скирда в поле беда иль ты?..
…И через тридцать лет я встретил тебя в талом суздальском ополье поле поле поле невиновном вороньем.
И через тридцать лет, когда я, как и весь мой сонный сиротский народ затосковал темно беспробудно колодезно заметался закручинился по ветхим предкам своим, и поехал в деревню Рогачево-Тьма искать могилу русской своей бабки Прасковьи-Крестьянки…
Но не нашел ни могилы, ни кладбища, ни самой заполоненной затянутой заросшей бурьяном и конским щавелем деревеньки Рогачево-Тьма Рогачево-Трава-сон-глушь-трава (Русь, трава взяла одолела затопила тебя? Русь, где блаженная деревня тучная твоя?..)
И взамен могилы бабки моей Прасковьи-Крестьянки встретил я Ивана Илью-В Поле Скирду.
И там где стояли ликовали русские ржи пшеницы льны — теперь были вороны и мыши полевые густые.
И роились…
И клубились…
И ярились…
..Ах, Иван Иван Иван Илья звонарь Руси Иван Илья-В Поле Скирда в поле беда где скирда твоя?
Где колокольный язык било который ты в огне сорвал упас?
Где обронил ты его Иван Илья?
И что стоишь по колени в воронах да мышах?..
Иль не узнал меня отрока со смоковницы пасхальной дальной ночи Джимма-Кургана?..
Но он дрожит весь но он дряхлый весь но он пианый весь смертный тленный талый он.
И у него бутыль с картофельным самогоном первачом в обгорелых знакомых руках.
И не сгорел он на святом огне а сгорел от вина. Да…
Как народ мой… да…
Иван Илья и ты оставил язык колокольный и бражную бутыль в руки взял?
И ты был звонарь Руси а стал опойца мытарь мученик пьяница Руси?
И ты был язык Руси а где колокола твои?..
…И он подрубленно размашисто тошно падает на землю и стенает ползет плачет:
— Сынок сынок оставил нас отец наш Иисус Христос!.. Одни мы в русском поле…
Ай поле мое колыбельное русское!.. и тысячи лет было оно мое крестьянское как жена да матерь да дите мое.
И выходил я утром ранним молочным коровьим моим родным утром из избы коморы хмельной самогонной родной и пил студеный рассол и яснел грешной дурной головой и тут поле мое ждет меня стелется туманами молочными пуховыми…
И нет никого!..
Айда!..
Ой, хорошо!.. Светло!..
Только изба моя да я да поле необъятное ждет да ласки силы моей требует.
И я ласкаю его кормлю его лелею его поле кормильное колыбельное гробное святое мое…
Ой поле родное!..
И тут колыбель и тут гроб!.. Хорошо!..
И я выхожу с похмелья из избы — а тут поле стелется ластится родимое трезвое ко мне стелется ластится просится трется о ноги мои об меня поле поле поле…
Есть просит как скотина утренняя алчная…
Еще по полю туманы гуляют как слюна коровья…
Вот я и иду по полю с ситевом на боку да рожь сыплю на свежевспаханную землю.
Шаг — горсть с правой руки, шаг — и с левой!.. Сладость…
Слаще водки самогона!..
Кормлю я поле родное рдяное дитятко свое!..
Вот мы и втроем утром ранним свежим — изба да я да поле…
По этому да полю тысячу лет назад Иисус Христос ходил босой да крестил нас…
