родникгранат… да не успею… да пуля слишком метка… кровава… близка… родная пуля таджика-брата…
…И вот уже Анастасия-Настя в павлиньих одеждах бредет по ночным сиротским, пустынным улицам гражданской войны и ищет мужа своего с гранатовой неоконченной картиной его…
Тогда ночные джигиты с ночного ледяного горящего танка спадают, и бегут к ней, и совлекают, снимают с нее безвольные оцепенелые расписные, райские, павлиньи, фазаньи, шуршащие одежды ее, как умелые хозяйки неслышно хищно ощупывают ощипывают кур… как дети бережно снимают прозрачную кожицу с персика…
— Айх! зачем жене одежды, когда вся сила ее в наготе ее?.. — шепчут мудро они и от них пахнет кровью и анашей… а потом — семенем кипучим испуганным безбожным… — Ах, жены — наша одежда, а мы — их… да…
Тогда Анастасия нагая порушенная, но не поруганная тихо властно идет к ночной бешеной реке Варзоб-дарье и входит в лед волн и шепчет в цепенеющих волнах:
— Ахрор, я иду, плыву к тебе… я стала вечной рекой… А ты — вечным родником… Теперь навек сойдемся, сольемся, муж гранатовый мой…
И к Богу пойдем… поплывем… Я так устала на земле…
Я отдыхаю, я простираю, разбрасываю вольно руки в воде, как распятая…
Русские люди любят уходить с земли распятыми… Как Спаситель наш…
Ааааааа…
Но что будет с девочкой нашей… с Фатей…
Ах, зачем я ухожу… уплываю…
Но Ахрор ждет меня…
И она пыталась выйти из реки, но лед волн сковал взял ее… и материнскую любовь ее…
…И вот в Кремль пришел Горбачев…
И вот тать сел на русский тысячелетний трон… где раньше сидели возвышались великие цари: Иоанн Грозный, Петр Первый, Екатерина Вторая… Николай Первый, Александр Третий, Иосиф Сталин…
И вот на троне — вор, в стране — мор…
…И вот соседи Ахрора поели плов и окружили красавца-артиста Анвара Ассаргадона с вечной бутылкой шампанского в холеных перстах, которыми он лелеял, пас, ублажал дев и жен, и в руках у них выросли скользкие дрожащие автоматы, и они сказали:
— Ты, Анвар — артист? лицедей? ты мусульманин? ты зачем пьешь вино?
И развращаешь, смущаешь своим талантом и своей трепещущей красой чистых горных родниковых нетронутых людей?.. И гладишь чужих дев и жен?..
Не бойся, артист! Мы только разобьем расстреляем твое вино… вино… вино греха… вино плоти…
И они стали стрелять в бутылку шампанского, но они пьяны были и много пуль ушло в Анвара Ассаргадона, но он долго не верил, и долго не падал, потому что не хотел он, чтобы Фатя увидела смерть… рано еще ей… рано девочке видеть не любовь, а смерть…
Но потом он из последних сил убежал из дворикахавли за дувал и там умер, истек, исшел с радостной улыбкой, потому что Фатя не увидела его гранатовую текучую обильную смерть…
О Боже! за что?..
…И вот олененок Яшка мечется по дворику и джигиты пьяно косо алчно сладострастно стреляют в него и хохочут, потому что не могут попасть в него… пули пьяные мимо ходят…
И он забивается под куст ширазских гранатовых чашеобразных невиданных неслыханных роз, роз, роз…
Розы текут пьянят благоухают медово, бредово, бездонно…
Такие розы цветут только в шахских дворцах, дворах — но вот шахов, царей на земле не стало, а розы царские остались…
Скучают, тоскуют они по царям… в век овец и феллахов…и братских пуль… и соседских смертельных родных автоматов…
А пьяные пули бьют в розы, и летят лепестки, и от пуль розы благоухают еще гуще… еще слаще… еще тревожней…
А поэты слаще поют при смерти…
Тогда поэт Тимофей Зульфикар устало прикрывает телом своим олененка и говорит стрелкам пьяным, как ширазские розы:
— Братья… стреляйте в меня… я уже жить устал и хочу уйти к отцу и матери и многим возлюбленным друзьям моим… там не убивают людей… там не стреляют в ягнят оленят…
Я хочу к Богу уйти, а Он не на земле, а в небесах…
И все дальше уходит Он от нас… когда мы убиваем друг друга…
Когда мы расстреливаем царские розы…
Зачем поэту — певцу роз — жить, когда расстреливают розы?..
Вначале мы убили царей… Теперь убиваем розы… а чт’о поэты — без царей и царских роз… песок…
Тогда они говорят:
— Поэт, а ты напиши поэму о расстрелянных царях и розах… Мы оставим тебя живым, чтобы ты написал и о нас в вечной поэме своей… Ты вечный, и мы станем вечными… Палачи и жертвы связаны вечно…
— Стреляйте в меня, но пощадите олененка… и девочку бабочку Фатю…
И я озираюсь, и я забываю о смерти…
…Фатя, Фатя, где ты? где ты?..
Тебя не тронули, не задели пули, девочка небесная?..
Поэт озирается, содрогается, но Фати нет нигде…
…Фатя, Фатя, где ты?..
…И вот уже горит дом Ахрора — художника родников и водопадов…
И все родники и водопады не помогут ему… и не потушат огонь гражданской войны…
И куст гранатовых царских роз, оборванный обобранный пьяными пулями, объемлют обволакивают поедают огонь и дым…
О Боже!..
Вослед за царями умирают, задыхаются расстрелянные царские розы…
А за розами — умирают поэты…
И я давно готов к смерти…
Но!..
Фатя, где ты?..
Я ищу тебя в дыму…
Но нет тебя нигде…
Я беру на руки олененка — у него ножки испуганные, безвольные, бьются треплются, как плетки, и бегу — нет — ухожу из горящего умирающего святого дворика-хавли…
Из разрушенного гнезда колыбели…
И жду блаженно удоволенно пуль в спину, но нет их…
И вдруг стайка бабочек-лимонниц летит навстречу мне…
…Фатя, Фатя… Это ты ушла… улетела… и вернулась стайкой бабочек в Колесе Сансары? А?..
О Боже!.. Фатя, где ты?.. И что мертвое Колесо Сансары рядом с пыльцой жизни твоей, девочка, бабочка трепетливая моя?..
…Я выхожу из горящего дома и там, на седом осле, сидит ворожит тысячелетний мудрец Ходжа Насреддин — тот, кто видел тысячи войн в странствиях своих…
И он говорит:
— И вот в Кремль пришел Горбачев на осиротевший русский трон… Смерть пришла в Кремль — и оттуда пошла по стране… как гражданская кровавая война…
И доселе ходит кровавыми волнами… и мы в них тонем…
